Руслан Сахарчук - Месть смертника. Штрафбат

Смирнов помрачнел, но «рядового» проглотил.

– Неплохо бы сменить часовых, товарищ комбат, – сказал он. – Со всех течет в три ручья, глотки сухие, бойцы с ума сходят.

– По времени вам еще час жариться, – сказал Титов. – Но раз так, разрешаю смениться на час раньше. Старшина, проследи за сменой караула.

После этих слов комбат снова зарылся в бумаги.

– Есть проследить за сменой караула! – негромко откликнулся Белоконь.

Он медленно поднялся. Если подниматься быстро, будет штормить и подташнивать. Жара, забинтованная голова… проклятый осколок.

Белоконь взял с собой четверых штрафников включая Сивого. Остальных караульных он рассчитывал найти в соседнем блиндаже.

Раскаленный Смирнов остался в землянке.

– Да-да, товарищ штрафной старшина, – напутствовал он Белоконя, – иди полюбуйся на это торжество рабоче-крестьянского оружия. Не часто у нас в последнее время такие торжества бывают.

Белоконь не обратил на него внимания. После того как Смирнов куда-то пропал во время основной бойни и появился среди штрафников, когда все уже было позади, Белоконь чувствовал к нему отвращение.

Он расставил дозорных, после чего едва не свалился от теплового удара. Над одной из огневых точек был сооружен навес из куска холстины на палках; Белоконь сел под холстиной и опустил голову между коленями. Через минуту немного отпустило.

Когда в голове прояснело, он обнаружил, что рядом сидит Сивой – преступный акын занял этот самый комфортный пост с одним их своих уголовников. По праву авторитета, которое Сивому почему-то казалось незыблемым даже в штрафбате. Выжившие люди Титова не любили его за эту блатную наглость.

Сивой достал один из своих многочисленных немецких портсигаров, извлек папиросу и протянул ее Белоконю вместе с трофейной зажигалкой.

– Покури, старшина, – сказал он. – Покуримши оно легче.

Табак у немцев был не ровня солдатской махорке – у него даже вкус имелся.

– А если пожрать нормально – еще легче, – проинформировал Сивой. Судя по усыпавшим его гладкий череп шрамам, уголовник десятки раз приходил в себя с разбитой головой и теперь точно знал, о чем толкует. – Да только где ж тут нормально пожрешь?..

– Фашистского пайка тебе мало? – спросил Белоконь.

– У них здесь один мед и шоколад, сам знаешь. Все тает, течет, скоро задница от них слипнется… Мяса бы с кашей или супец какой… Видать, давно немчуре хавчика не подвозили. Эх, что за жисть пошла! Ни помыться, ни побриться, вонища, вши заели…

– Какие уж вши, – с сомнением сказал Белоконь. – Меня никто не заедает, тебя и подавно не заедят.

Но Сивому, похоже, хотелось просто поныть.

– В баньку бы! – жалобно проговорил он. – Все бы отдал за баньку! И морду бы поскоблить! В этой щетине еще жарче-то…

– После войны помоешься, – мрачно ответил Белоконь, терзаемый схожими желаниями. – А бриться… ну, брейся, никто не запрещает.

– Так ведь нечем, старшина! Своего инструмента нет, у немчуры какие-то фитюльки вместо бритв… Может, у тебя какая бритвочка имеется?.. Сыграл бы портсигар против бритвы? Ты только не вспыли, я просто спрашиваю!

Последние слова Сивой произнес очень поспешно.

Портсигар… Сперва этого добра хватало у гниющих на солнце фрицев. Потом перестало хватать. Белоконь даже не пытался пересилить себя и взять папиросы у мертвых, так и вертел самокрутки. Сбор трофеев на занятой высоте его не интересовал. Старшина был слишком занят – он переживал за своих женщин. Думал о них, когда рыл землю, грезил, когда проваливался в тревожный сон…

Все, что он добыл для себя, – губная гармошка да карманная библия на немецком. Эти вещи лежали на нарах, Белоконь дважды на них засыпал, прежде чем заметил. Гармошка была нестандартной – на ней были изображены бегущие олени и заходящее солнце. Библия была напечатана на очень хорошей бумаге. Белоконь оторвал и выбросил переплет и с тех пор приобщался к религиозным таинствам через легкие – сворачивая самокрутки. Если подумать, это был самый короткий путь.

В мрачные минуты душевной тоски Белоконь извлекал из гармошки с оленями тоскливые всхлипы и нечеловеческий вой. Она приглянулась Сивому, западавшему, как ворона, на все блестящее. Белоконю гармошка нравилась, но не настолько, чтобы не обменяться на что-нибудь полезное. Да хотя бы на хороший портсигар с папиросами. Но Сивой, несмотря на то, что портсигары достались ему даром и было их у него штук десять, вот так запросто меняться не хотел. Уголовнику это казалось какой-то дикостью – взять и обменяться. Он предлагал играть в карты, биться об заклад, кидать монетку – делал все, чтобы у него была возможность получить предмет без обмена. Причем по лагерной привычке норовил взять Белоконя наглостью. А как насчет сыграть, начальничек? Не боишься, мол?.. Белоконь между тем был на грани помешательства от событий последней недели. После второго такого наезда он сорвался. Белоконь схватил саперную лопату и погнался за шустрым уголовником – наверное, хотел зарубить. Гонял он его недолго – успокоился, обежав большую часть траншей. С тех пор Сивой очень явственно чувствовал в Белоконе силу и вел себя не так нахально, как с остальными. В глазах уголовника новоиспеченный старшина встал на одну ступеньку с начальниками – Титовым и Гвишиани.