Юрий Гайдук - Штрафбат. Закарпатский гамбит

– Со вчерашнего дня крошки во рту не было, – пожаловался Боцман, который был лет на десять, а то и все пятнадцать моложе его. – Да и стресс снять неплохо было бы.

– Что, неужто так хреновато? – подыграл ему Выкрест, пытаясь в то же время угадать, насколько правдив сейчас этот жучила, сумевший не только пропахать добрую половину Украины, но и оставить за спиной российско-хохляцкое НКВД со всеми ее следаками, операми и маститыми комиссарами, которыми по ночам даже детей пугают начиная с тридцать шестого года.

– Ну, это еще с какой стороны посмотреть, – пожал плечами Выкрист, и по его лицу побежала тень улыбки. – С одной стороны, вроде бы…

Он не успел договорить, как вновь скрипнула дверь и на пороге нарисовался мосластый с резным подносом в руках. Составив на стол горку тарелок с мясом, колбасами, вареной картошкой и солеными огурцами, он, словно фокусник на арене одесского цирка, изъял из кармана широченных штанов литровую бутыль сливянки, амбре от которой зависло, казалось, даже под образами, и удалился, поплотнее прикрыв за собой дверную створку.

«Вот это школа! – с невольным уважением к мосластому подумал Андрей. – Прикажет Вербовщик на амбразуру, так ведь бросится не раздумывая».

И еще он подумал о том, что не хотел бы встретиться с мосластой горилой один на один, если тот вдруг почувствует, что его хозяину грозит смертельная опасность. Загрызет. А потом открутит голову, воткнет ее пониже спины и будет бить себя в грудь, доказывая, что это, мол, так и було – с ушами и хлюпающим носом в заднице.

– Ну что, приступим, господа офицеры? – бархатным, полным гостеприимного радушия баритоном произнес Выкрист и столь же приглашающим взмахом руки предложил налить по чарке.

М-да, невольно отметил Андрей, этот сорокалетний шатен в совершенстве владел искусством обольщения, умел расположить к себе даже в столь напряженный момент, как этот, и в этом ему нельзя было отказать.

Андрей покосился на милицейского капитана, тем самым как бы предлагая ему принять на себя роль разводящего, однако Гладкий уже и сам догадался, что именно ждет от него народ, и, облапив бутыль широченной пятерней, разливал сливянку по узорчатым, еще довоенной работы лафитникам.

– Ну что, господа офицеры, – поднял свой лафитник Выкрист, – за удачу?

– За удачу! – эхом отозвался, видимо, вконец изголодавшийся Гладкий и опростал единым глотком весь лафитник, опрокинув его содержимое в рот.

Тяжело сглотнул, отчего на его шее дернулся выпирающий кадык, и громко зачавкал, перемалывая зубами шматок подкопченной колбасы.

Андрей отвернулся, невольно отметив, что точно так же пили и закусывали халявной колбасой и салом изголодавшиеся по жратве и спирту зэки. Но то было на зоне, а здесь…

То же самое отметил про себя и Выкрист, отчего на его лице появилась и тут же исчезла брезгливая гримаса. Он перевел взгляд на Боцмана и, уже как бы обращаясь лично к нему, чуть приподнял свой лафитник:

– Ну что, за удачу пьем?

– А куда же нам, молодым да фартовым, без нее деваться? – хмыкнул Андрей. – Как говорили когда-то в Одессе, до смерти – три пердинки, если фарт не идет.

Поставив пустой лафитник на стол, Андрей зажевал сливянку ломтиком подкопченной грудинки и, не обращая внимания на то, что Гладкий вновь вцепился лапой в бутыль, прищурился на Вербовщика.

– Слушай, Степан, а с какого бы это хера ты меня в «господа офицеры» произвел? Сам ведь, поди, знаешь, что рядовому штрафбата все одно, что спившемуся шкиперу до капитана дальнего плавания. А ты… господа офицеры да господа офицеры… Среди нас двоих только один офицер – заслуженный мусорило республики капитан Гладкий.

Он думал, что при этих его словах милицейский капитан вскинется от явно обозначенного оскорбления, однако тот только покосился на своего хозяина, ожидая с его стороны каких-то слов.

И Бокша не ошибся.

Выкрист хмыкнул, зажевал свою сливянку заранее очищенным яйцом, после чего поднял глаза на Андрея.

– Так это, Андрюха, в советской армии рядовому штрафбата никогда не видать офицерских погон. А я почему-то уже вижу тебя хоть и в цивильной одежде, но в звании не ниже лейтенанта.

Это уже был более чем прямой намек на вербовку, и на это нельзя было не отреагировать.

Он долго, очень долго смотрел на сидевшего по другую сторону стола Вербовщика, словно видел его впервые, наконец откашлялся, будто у него запершило в горле, и с легкой хрипотцой в голосе произнес: