Олег Ермаков - Арифметика войны

И тогда дядя выхватил у меня винтовку, перезарядил, прижался щекой к прикладу, повел дулом вослед за голубями и выстрелил – тут же вниз полетел один и шлепнулся на землю. Поздравляю! крикнул он. Хотя голубя-то сбил сам. Я побежал и схватил птицу за скрюченные когти и, подняв, начал разглядывать этот развороченный комок мяса, облепленный перьями, с которых капала кровь. Я сглотнул слюну, посмотрел на дядю, он жестом показал: брось. Голубь упал в грязь.

Ладно, сказал дядя, на первый раз хватит.

Он похлопал меня по плечу и, усевшись на кусок старого войлока, достал мешочек с сушеным тутовником, перемешанным с поджаренной пшеницей, и насыпал горсть мне в ладони. Я с удовольствием принялся за угощение, озираясь, слушая дядю; мой взгляд то и дело выхватывал комок трубчатых костей и перьев, переломанных пулей, на забрызганной кровью траве.

Дядя, вынув жестяную коробку и отправив в рот щепоть насвара [13] Жевательный табак. , неспешно жуя, рассказывал, что когда-то в пойме Гильменда водились львы. Сейчас их там нет. Барса еще можно встретить в горах Джадрана, на Гиндукуше. А в Нуристане, там, где строят дома из дерева в четыре этажа, охотятся на медведя. Этот зверь сильнее и опаснее барса. Да и льва! Ведь он может ходить на задних лапах, а передними брать что-нибудь, как мы, и голова у него огромная. Один охотник показывал мне его коготь и зуб. Это были вылитые крюки, выкованные нашим Абдруптом! Одним таким можно располосовать живот врага от пасти до паха. А этих штуковин у него не одна и не две… дядя запнулся. Двадцать, быстро сосчитал я. Дядя покачал головой. Больше, мой мальчик. Я в удивлении уставился на дядю. Сколько же? Дядя прищурил свои выпуклые глаза, напоенные светом осеннего плоскогорья, подсчитывая… Может быть, пятьдесят, сказал он. Так сколько же у него ног?! вскричал я. Дядя задумчиво дернул себя за ус и ответил убежденно: две, мой мальчик. Но надо считать и его зубы.

Иногда я слышу явственно голос дяди. Словно бы он следит за мной, неслышно ходит где-то рядом.

Все путается в моей голове, настоящее и прошлое. Вот только что я ложился на чарпайи [14] Плетеная кровать. в доме часовщика Змарака Кокуджана, а пробудился уже в деревне, будто провалился в воронку времени.

Дневной сон измучил меня. Просто лежать в эту жару – сущее наказание. А работать? Возделывать эту глину? чтобы она плодоносила, весной расцветала, наполняя благоуханием все дворы, летом колосилась, шелестела листьями, давая тень уставшим людям и корм изнуренным животным…

Я протянул руку, взял кувшин. Вода была теплой.

В Кабуле все по-другому. Но жизнь там кажется странной и не более реальной, чем воспаленные видения сна или картинки какой-нибудь книги – например, той, что искал шах Аббас. Детство, проведенное здесь, в этих местах, на этом выжженном плоскогорье, представляется столь же фантастичным.

И я нахожусь нигде.

Даже дом чужой, и чарпайи, и кувшин.

Это дом гончара Адам-хана. Совершенно пустой. Как и все уцелевшие дома.

Он вдел ноги в сандалии и вышел во двор с проломленным дувалом и выкорчеванными, разбитыми в щепки деревьями, послушал тишину. К ней он не мог привыкнуть, хотя провел здесь уже не один день…

Но – нет, к ночи запели птицы. Запели среди развалин, их голоса хорошо были слышны в воздухе, настоянном на гари.

Птицы те же. И тутовое дерево. Он пробрался к нему по заваленной расщепленными бревнами и грудами кирпичей улочке.

Дерево стояло неподалеку от грота, раскидистое, празднично увешанное сладкими фиолетовыми серьгами ягод. Теперь у птиц не было соперников. И на ветви дерева никто уже не покушался. Джанад начал спускаться к подземному потоку, и вдруг что-то метнулось прочь, в глубь галереи. Зверь? Птица?.. Это ни на мгновение не задержало его. Он вспомнил Шамса с его подземными страхами, которому все же пришлось стать колодезным халифой вместо отца, скрюченного, с распухшими суставами, еле передвигавшегося по двору и не выходившего из дому. Старшие братья после службы в армии так и не вернулись сюда, и Шамс кормил отца с матерью.

В лицо веяло прохладой. Река вытекала из галереи и уходила под низкие каменистые своды в черноту. Реку сюда привели деды и прадеды Шамса, вскрыв жилы предгорий и заставив их течь по галереям, нести прохладу в степь, затопленную солнцем. Шамс тоже расчищал ей путь. Когда в одном из кяризов скрылись люди Королевского Гвардейца, солдаты подорвали его, обвалившиеся своды преградили реке дорогу. И кяриз наполнился мутной водой с кровавой пеной. Шамсу пришлось там потрудиться. Помогали ему те же солдаты, им нужно было трофейное оружие: за это их награждали. А для погибших людей Королевского Гвардейца награда – их смерть. Ведь сказано: «И никак не считай тех, которые убиты на пути Аллаха, мертвыми. Нет, живые! Они у своего Господа получают удел…» [15] К. 3: 163. Правда, и солдаты правительства в Кабуле утверждают, что и они на том же пути. Что не помешало правительству принять помощь неверных и впустить их солдат.