Олег Рябов - Четыре с лишним года. Военный дневник

Вчера был особенный день; друзья сказали, что если после войны я буду писать книгу, то этот день необходимо выделить. У нас были пельмени! Да-да, настоящие пельмени с уксусом, с перцем, с водкой. Вы скажете: «Что это за война, какой-то дом отдыха».

Да, похоже, мы стоим на тихом участке и война о нас забыла. Фронт велик, но не везде воюют, потому что не хватает людей. А у нас было «жаркое» лето и неприятная осень. Были дни, когда над головами висело до 70 самолетов. Мы много наступали, иногда отступали, но как-то не так. Дивизия терпит пока одни неудачи, но это ещё не конец.

Моя военная жизнь начиналась хорошо. Помню последний день на Ромадановском вокзале в Горьком – меня никто не провожал, я не люблю этого. Друзей всегда провожали с шумом: Кирика, Аську, много раз провожали Миколку. Помню, раз Лёлю я сажал в вагон пьяного (между прочим, ему очень хотелось со мной поцеловаться).

Я уезжал один, надолго, возможно, навсегда. Стоял хороший день, сидел я на подножке вагона (моё любимое место). Смотрел: промелькнула Мыза, где недавно компанией ели арбузы, завод, который я покинул без сожаления, затем пошли родные поля, Ройка, Кудьма, где когда-то ловили рыбу и раков. Я впервые уезжал из Горького с лёгкой душой, уезжал в неизвестность.

Ниночка Орлова написала, что собирается в Горький. Возможно, она уже у вас. Возможно, ей повезло. Правда, она болела, но что с ней – не сообщает. Если она в Горьком, скажите ей, пусть мне напишет оттуда о своих впечатлениях. Тася, я хочу знать, где сейчас Сущинский, Миколка, Волька, какие у них звания. Я жду также обещанных фотографий, но чувствую, что от вас этого не дождёшься.

У подавляющего большинства есть фотографии, напоминающие о прошлом, а у меня нет. Я и здесь, на войне, фотографией занимаюсь иногда, но карточек не имею. А после долгой разлуки, вероятно, неприятно глядеть друг на друга и видеть, что постарели.

10.02.43

В первых строках передайте привет и десяток извинений нашим москвичам – Ольге Ивановне и Василию Ивановичу Барабановым, я не думал, что они живут с вами.

Анастасии Александровне передайте, что приглашение с завода я получил. Сделал несколько попыток организовать командировку, но пока безрезультатно – мы снова собираемся воевать.

Сидим под землёй без дела уже 5-й месяц; кажется, достаточно «отдохнули», но нельзя сказать, чтоб надоело, ибо мы видели войну во всей её красе. Писать о житье нашем нечего, поэтому и пишу редко.

Тася, там кто-то мне писать хочет, да не решается, так скажи, что я жду и отвечать буду. А самое важное забыл – у нас в батальоне есть инженер-химик, он хочет познакомиться с Галинкой Александровой. Холостой, замечательный парень. Его адрес: П.П.С. 1420 часть 166, Лебедев Кирилл Тимофеевич. Он и жениться не против, это мы устроим. Отсюда можно справку выслать, а в Горьком по справке бумагу соответствующую выпишут. Ты ей обязательно скажи, так многие теперь женятся. Он, как и она, химик-органик, это плюс.

Здесь сейчас все мы живём письмами. Недавно наша Галинка прислала мне письмо, и все здешние, прочтя это письмо, воспрянули духом, сказав, что есть ещё умные люди. Она редко пишет, но какие у неё замечательные письма. Тася, Галинке не говори, письмо довольно интимное, но я давал его многим читать, ибо они всё равно не знают действующих лиц. А письмо читали пожилые люди и, читая, наслаждались. Галинке написал начштаба, капитан Чернецов, ты прочти это письмо. Он там пишет о том, как они меня женить хотели и в медсанбат сватать ездили. Специально пару лошадей запрягли, старшего писаря, старичка, кучером взяли и поехали с такой миссией. А командир санбата их встретил и, узнав, что они приехали «лечить зубы», прогнал в шею.

21.02.43

Жизнь у всех идёт в переписке с многочисленными корреспондентами тыла. Миколка всё в Москве, от каких-то друзей мне приветы передаёт, я не разобрал. «Воюет» он здорово, но ему очень не нравится, и это «логично». Вот бы ему на пару месяцев в пехоту: вероятно, успокоился бы сразу, и все душевные неприятности вошли бы в колею. А если он уже успокоился, тогда в пехоту не надо.

Как-то на днях я ехал ночью на санях в тыл, километров за 18–20, а навстречу шли люди, много, много людей – пополнение. Шли молоденькие ребятишки, проваливаясь по колено в снегу, навстречу резкому холодному ветру. Я пожалел их: что ждёт ребят впереди, даже этим утром для них нет ни домов, ни тёплых блиндажей, нет ничего. Мы здесь как дома, в тёплом жилье, приготовленном, будто кротом или карбышем, с осени. В обороне нам не страшен никакой мороз. Эти ребята на 10 лет моложе нас, а их без сожаления приходится класть на жертвенник войны. Я часто вспоминаю Шуру Зевеке, трудно ему будет остаться в живых. В нашей жизни самыми счастливыми были люди 1912–1918 годов рождения, да и в живых останутся большинство рождённых по 18-й год.