Иван Бережной - Записки разведчика

– В реке держаться за руки, — полетело, как шорох, вправо и влево и пропало в темноте…

Тягостно ожидание. Ждешь считанные минуты» а кажется, проходит целая вечность. Наконец, потревожив ночь короткой вспышкой, за спиной грозно рявкнула семидесятишестимиллиметровая пушка — сигнал для начала штурма, — и сразу же, как эхо, на противоположном берегу реки отозвался разрыв снаряда. Не ожидая команды, партизаны вскочили с земли и темной стеной кинулись в реку. Забыв о своем же предостережении, я прыгнул с берега в холодную, обжигающую тело воду и, борясь с быстрыми клокочущими волнами, устремился вперед. Но тут же услыхал голос Черемушкина: «Руку». Вытянув наугад левую руку, натолкнулся на автомат Мити и крепко ухватился за него. Справа за мой автомат держался Стрелюк.

Река оказалась неглубокой. Вода доходила до груди, но местами попадались ямы-водовороты, и тогда приходилось преодолевать их с помощью товарищей. Идти было очень трудно. Быстрым течением вырывало из-под ног неровное, скользкое, каменистое, загроможденное валунами дно. Партизаны изо всех сил старались быстрее выбраться из воды.

За взрывами снарядов и шумом водного потока мы не слышали автоматной и пулеметной стрельбы противника. Однако трассирующие пули, пролетавшие над головами, да множество вспышек на противоположном берегу напоминали об опасности.

Когда прошли быстрину реки и до берега оставалось метров двадцать, командир девятой роты Давид Бакрадзе, перекрывая шум Ломницы, рявкнул своим громовым голосом: «Огонь!» Отпустив автомат Черемушкина и высвободив свой из рук Стрелюка, я повернул его в сторону противника и одновременно со всеми дал первую очередь. Долина реки заклокотала от нескончаемого рокота автоматных и пулеметных очередей. Бредя по пояс в воде, партизаны не прекращали стрельбы. Надо было ошарашить врага.

Вот и берег! Дружное «ура» раскатами понеслось по долине реки и где-то вдали отозвалось эхом. По тому, как стрельба удалялась вперед от реки и в стороны, стало понятным – противник убегал.

– Драпают, драпают фрицы! Ура-а-а! — радостно закричал обычно тихий Павлик Лучинский, посылая очереди в спину гитлеровцам.

Миновав окопы и не обратив внимания на оставленные там пулеметы, мы продолжали преследовать противника, который убегал без всякого сопротивления. Видимо, гитлеровцев напугала дерзость партизан.

Через реку переправился кавалерийский эскадрон и черной молнией умчался влево, намереваясь захватить немецкую артиллерию…

Предоставив право кавалеристам, шестой и девятой ротам преследовать остатки гитлеровцев, я повел головную походную заставу по маршруту.

Наступил рассвет. Несмотря на усталость, шли быстро. Когда стало совсем светло, нас догнал связной Миша Семенистый.

– Командир приказал захватить переезд на железной дороге Станислав—Калуш, — сказал он.

– А как колонна? — поинтересовался Черемушкин.

– Переправляется полным ходом. Сидор Артемович и Семен Васильевич очень даже довольны сегодняшним боем, — радостно сообщил Миша…

– Эх, закурить бы, нет бумажки, да и портсигар полон воды, — сказал с сожалением Журов, выворачивая карманы.

– На месте покурим, — отозвался Черемушкин.

– Долго ждать – уши опухнут…

– Миша, слетай к Зяблицкому и привези нам махорки, — приказал я связному.

– А я хотел остаться с вами, — с огорчением начал было Семенистый, но круто повернул свою неутомимую лошадку и галопом понесся навстречу колонне.

Миша возвратился раньше, чем мы его ожидали. Еще издали он закричал:

– Сам Михаил Иванович Павловский пожаловал

вам скалатские сигары! Получайте.

Партизаны расхватывали сигары, разминали их пальцами, надкусывали и, прикурив, с наслаждением затягивались.

Вслед за Семенистым подлетели две тачанки. На передней восседал ездовой Вершигоры донской казак Саша Коженков.

– Садитесь, с ветерком прокачу! — сказал он, сдерживая резвых жеребцов.

– А Петр Петрович? — спросил Черемушкин.

– Он верхом на буланом…

Кое-как на две тачанки втиснул человек двадцать, оставив с остальными Черемушкина, приказал:

– Трогай, Саша!

Лошади с места взяли крупной рысью. Журов, стоявший на тачанке, во весь голос запел:

Та ишов гуцул з полоныны…

Он пел с душой. Его бархатный голос с особой торжественностью звучал в это ясное, чистое и радостное утро. Разведчики начали подтягивать. Не вытерпел и я. Нельзя сказать, чтобы от этого песня выиграла. Даже наоборот. Но никто об этом не говорил. Каждый считал, что именно в его исполнении песня звучит правильно. Только Журов, понимавший толк в песне, иронически улыбался и не пытался разочаровывать незадачливых певцов.