Вадим Собко - Залог мира. Далёкий фронт

— Мы попросим представителей комендатуры ответить на вопросы, которые, может быть, и не имеют отношения к нашему заводу.

— Пожалуйста, — сказал Чайка.

Он уже не раз бывал на собраниях немецких рабочих, и круг их интересов был ему хорошо знаком.

— У меня будут три вопроса, — продолжал Мюллер. — Во-первых, как оккупационная власть представляет себе будущее Германии? Во-вторых, когда у нас улучшится продовольственное положение? В-третьих, когда будут отпущены из России наши военнопленные? Вот всё, что я хотел спросить.

Полковник оглядел зал. Здесь надо было отвечать совершенно точно.

— Оккупационная власть, — сказал он, — представляет себе Германию в будущем единой, демократической, миролюбивой страной. Создать такое государство — значит обеспечить мир в Европе. В нашей зоне процесс демократизации идёт быстро. Земельная реформа — убедительное доказательство того, что у советских оккупационных властей слово не расходится с делом. Вам, наверное, известно также, что в соответствии с Потсдамским соглашением мы разрешили деятельность всех демократических партий. Кроме того скоро будет закончен разбор дел гитлеровских военных преступников. Я имею в виду не только суд в Нюрнберге, но и прочие суды по денацификации. Таким образом, для всех тружеников в советской оккупационной зоне открывается ясная перспектива, а требуется от них только одно — честно работать на благо новой, единой, миролюбивой Германии.

Такой же ясный ответ дал комендант и на второй вопрос. Улучшить продовольственное положение Германии можно, только улучшив работу и повысив производительность труда.

— Если мы с вами, — говорил полковник, — быстро укрепим экономику советской зоны, продовольственное положение, несомненно, улучшится. Для рабочих, занятых в промышленности, предусматривается дополнительное питание в виде обедов. Не за горами то время, когда столовая, где мы сейчас собрались, снова будет действовать. Что касается возвращения пленных, то план уже разработан. В ближайшие дни сроки будут объявлены в газетах.

Ответы полковника были исчерпывающими. Но вопросы

— самые разнообразные, а иногда и самые нелепые — сыпались со всех сторон. Некоторые из них звучали явно провокационно. Однако полковник Чайка был достаточно опытен, чтобы вскрыть перед аудиторией истинную сущность такого рода любопытства.

Затем рабочие задали несколько вопросов о России. Комендант пообещал:

— Мы пришлём на «Мерседес» докладчика, он подробно расскажет вам о жизни в Советском Союзе.

Чайка посмотрел на часы. Все поняли, что собрание пора кончать, оно и без того чрезмерно затянулось.

Грингель снова появился у стола.

— Я прошу вас не забывать о моей просьбе, — сказал он. — Я очень надеюсь на вашу помощь, товарищи.

Заключительные слова директора вызвали сочувственные возгласы.

Обсуждая вечером события на заводе «Мерседес», офицеры комендатуры пришли к убеждению, что бывшим директором Бастером и его дружками следует заняться серьёзно.

О решении Эдит Гартман выступить в роли женщины-комиссара в известной советской пьесе писатель Болер узнал из берлинской газеты «Теглихе рундшау». А это — официальный орган Советской Военной Администрации в Германии. Ошибки здесь быть не могло.

Но как раз накануне радио из американской зоны сообщило, и Болер сам это слышал, будто в городе Дорнау актёры отказались ставить советскую пьесу. Болер, конечно, не имел никакого представления о том, что сразу же после происшествия в кабинете Зигфрида Горна Штельмахер послал условную телеграмму в Берлин Зандеру, который, в свою очередь, не замедлил продать это сообщение корреспондентам.

Штельмахер не знал и не мог знать всего, что произошло в магистрате после его ухода. Вот почему сообщения были противоречивы и сбили старика с толку.

Писатель заинтересовался действительным положением вещей и решил во время обычной прогулки зайти к Эдит Гартман.

День выдался ясный. Болер с наслаждением вдыхал первые весенние запахи, хотя было ещё холодно. Он шёл, не торопясь, обдумывая, как ему следует говорить с актрисой.

На площади прозвучали восемь звонких ударов. Сегодня как раз пустили часы на большой башне ратуши. Болер отметил это и про себя улыбнулся: жизнь входит в норму. Только эта норма очень уж непохожа на старую. Разве раньше кто-нибудь мог назвать нормальным такое положение, когда у человека отбирают богатство и раздают его неимущим? Нет, в Германии никогда не видывали ничего подобного. Или разве это нормально, когда рабочий неожиданно становится директором завода? Нет, долго ещё не будет настоящего порядка в Германии, но и к старому уже не может быть возврата.