Гюнтер Хофе - Заключительный аккорд

Жизнь Брама вышла из привычной колеи. Ему хотелось разобраться в своих чувствах, но всё зависело не от него, а от исхода войны.

«Паршивый новогодний день, — подумал он и невольно вспомнил тех, кто не дожил до этого дня, и тех, кто ещё ждёт своей невесёлой участи. — Клювермантель, будь он жив, проклинал бы сейчас всё на свете. Напыщенный командир дивизиона Альтдерфер, которого кокнули свои же. Монзе, этот артиллерийский вундеркинд. Лица с мёртвыми, ничего не выражающими глазами. А штаб вермахта, составляя свои гениальные планы, планирует ещё много новых смертей».

Брам выглянул из окна, словно надеясь, что природа окажет на него успокаивающее действие и ослабит его боль. С неба на руины, могилы, воронки от бомб и лазарет с красным крестом лило свой скупой свет непривычно угрюмое солнце.

«Мои вояки… Найдхард командует ими. Талантливый офицер. А я? — размышлял Брам. — Хочу ли я ещё бриллианты к своему кресту, когда мы с этой войной сели в лужу? О победоносном окончании войны сообщат Кремль и Пентагон.

Когда же, наконец, чёрт побери, объявят о присвоении мне звания «подполковник»? Хочу ли я этого сейчас? Я вполне заслужил это безукоризненным выполнением своего долга. Но ведь я один не могу изменить рокового исхода войны в целом. Зачем мне это? Разве что для самоутверждения: вот, мол, посмотрите, какой я! А может, я хочу этого из чистого упрямства по отношению к тем лицам, кто ставит мне палки в колёса?

Самое важное заключается в том, что я всё-таки живу. Я живу, я люблю жизнь, я впервые за всё время по-настоящему полюбил женщину, которая стала для меня дороже всего. Но и она принадлежит другому…»

Урсуле дали отпуск на два дня рождества, потому что её муж, бывший в командировке, попутно заехал к ней на побывку. Когда она сказала Браму, что должна уехать, он сразу же понял, к чему это может привести; как-никак она будет с мужем. Он был уверен, что со свойственной ему твёрдостью перенесёт это неприятное известие, но на сей раз ошибся. Майор очень страдал, но понимал, что он не в силах что-либо изменить.

Брам старался смириться с действительностью лазаретной жизни, тем более в первый же день нового года. Но это ему плохо удавалось. Перед глазами всё время всплывал образ Урсулы, нечёткий, правда, будто из глубины колодца, зато фантазия рисовала ему убийственную картину: он видел Урсулу в объятиях другого. А если у неё не хватит сил и она не решится на разрыв с мужем? Вдруг она не найдёт в себе сил для того, чтобы восстать против освящённых традициями устоев жизни?

Когда Урсула вернулась, он нашёл её несколько изменившейся.

— Это было мучительно, — сказала она. — И я представляю, как было тяжело тебе.

В этот час они почувствовали, что должны пережить все невзгоды вместе.

— Дай мне ещё немного времени, — попросила она тихо. — Может быть, всё ещё обойдётся, и тогда я смогу принять решение, за которое молюсь. Ты давно говорил мне, что если любовь большая, то она обычно оканчивается трагически. У нас с тобой настоящая большая любовь. Будем же вместе бороться за неё и не допустим, чтобы она кончилась для нас трагично.

…В дверь постучали. Брам натянул одеяло под самый подбородок. «Наверное, санитар с грязными руками принёс мне утренний кофе».

В дверях стояла Урсула, держа поднос с несколькими ломтиками гренков. Она поставила поднос на тумбочку.

— Желаю тебе, Сепп, счастливого Нового года, скорейшего выздоровления, любимый… — Голос её был чрезмерно тих.

— И я желаю тебе большой любви и всего самого хорошего. Желаю тебе настоящего счастья.

Она присела на край кровати. Он привлёк её здоровой рукой к себе, и их губы слились в поцелуе. Текли минуты. Они поцеловались ещё и ещё. На какое-то мгновение обоим показалось, что все их мечты вполне осуществимы…

В соседней палате лежали легкораненые. Вахтмайстер Линдеман с марлевой повязкой на глазах сидел у постели своего друга Эрвина Зеехазе. Тот был укрыт одеялом до самого подбородка, так как температура у него не опускалась ниже 39 градусов и его всё время лихорадило.

Врачи никак не могли поставить правильный диагноз. Пичкали его то одними, то другими лекарствами. А Зеехазе вовсе не собирался выздоравливать и не спешил выдавать «секрет» своей болезни.

— Капитан санитарной службы доктор Квангель сказал, что мне крупно повезло: осколок застрял между нервом и глазным яблоком, не коснувшись головного мозга, — тихо прошептал Линдеман. — Меня скоро выпишут.