Геннадий Воронин - На фронте затишье…

Растерянный и подавленный, тащусь обратно. Рядом с Нахмуриным прямо на мерзлых кочках сидит техник-лейтенант Шаповалов. В шинели, заляпанной черноземом. С автоматом, которого раньше у него не было. Он о чем-то рассказывает окружившему его расчету.

— Иди сюда, Дорохов, — подзывает меня Нахмурин.

— …А Петю убило… Мы вместе бежали… Крупнокалиберный попал ему прямо в плечо… Руку, как срезало, — говорит, тяжело дыша, Шаповалов.

«Какого Петю?!»

— Не ищи. Погиб Бубнов, — негромко отвечает мне Нахмурин. — Какой парень был!..

Опускаюсь рядом с Шаповаловым. Долго молчим.

Наконец прихожу в себя и спрашиваю о Юрке.

— Видел, как он подбегал к дороге. Вон там недалеко видел, — устало говорит Шаповалов.

Поворачиваюсь и не верю глазам. К нам подходит Смыслов — целый и невредимый. Вскакиваю. Обнимаю его за плечи. Он растерянно тычется мне в лицо — точно так же, как перед боем. От него пахнет паленым.

— Волосы подпалило, — криво усмехается Юрка. Он садится на холодную землю, снимает шапку и морщится, ощупывая висок грязной, вымазанной в глине ладонью.

Немного отдохнув, отправляемся со Смысловым и Шаповаловым к машине комбата — там будем ждать Грибана. Теперь, когда все страшное позади, Юрка расслабился, разговорился. Он в деталях рассказывает о том, что происходило возле машин:

— Немцы ударили с двух сторон, и мы поняли, что за коробками не укрыться. Бубнов приказал мне бежать к дороге, а сам задержался с раненым лейтенантом-танкистом. В это время из Омель-города почему-то стали бить одними болванками. Это нас и спасло. По живой силе болванками только дураки бьют. А если бы у них были в это время осколочные, никто бы не вышел…

Юрка внезапно умолкает: позади раздается приглушенный сдавленный вскрик. Упал Шаповалов. К нему подбегают двое солдат, помогают подняться и… опускают на землю. Что с ним случилось?! Только-только шли вместе. Он немного отстал… Смыслов отталкивает наклонившегося над ним танкиста в обгоревшей разорванной куртке. Теперь мы с Юркой силимся поднять лейтенанта на ноги. Но он смотрит на нас странным остановившимся взглядом и нисколько не реагирует на наши усилия… Мы не сразу понимаем, не хотим понять, что он мертв.

— Вот ведь… Оттуда вышел, а здесь… — И танкист в сердцах чертыхается, вспоминая и черта, и бога, и Гитлера…

А техник-лейтенант лежит с застывшей улыбкой, словно после всего только что пережитого ему вдруг стало спокойно и хорошо. Шальная пуля, прилетевшая неведомо откуда, попала ему в затылок.

…У дороги остаются только бронетранспортер и тридцатьчетверка. На них вывезут убитых и раненых, оставшихся в поле. За ними уже ушли, уползли солдаты. А мы возвращаемся на свою высотку.

…Самоходки подъезжают к своим сиротливым гнездам. Одна яма остается пустой. Лейтенант Яковенко и заряжающий Нураков теперь поселятся в блиндаже вместе с нами. Это они вытащили из горящей машины раненого наводчика Шурова. Его уже увезли в санбат. Не вернется сюда и механик-водитель Пахомов, выбравшийся через свой люк и погибший у самой дороги.

Снизу, от леса, к нам приближается «виллис». Легонький, юркий, он высоко подпрыгивает на бороздах. Подходят люди от блиндажа — там тоже стоит машина. Один из них в генеральской папахе. Из-под шинели виднеются лампасы. Рядом с ним семенит полковник.

— Какой-то генерал… А с ним — командир бригады, — говорит Грибан, поправляя ремень и шапку.

Генерал и полковник подходят ближе. За ними пододвигается вплотную вся свита.

— Кто здесь старший?

Грибан спрыгивает с машины, вытягивается перед генералом во весь свой рост:

— Командир батареи четырнадцать сорок седьмого самоходного артиллерийского полка старший лейтенант Грибан!

Генерал протягивает ему руку:

— Член Военного Совета генерал Свиридов. Как прошла операция?

Грибан сначала медлит с ответом, собирается с мыслями, затем начинает докладывать быстро и четко:

— Огневые точки в Нерубайке подавлены и частично уничтожены. Мы были вместе с танкистами двадцать четвертой бригады. Потеряно три танка и одна самоходка. Убито одиннадцать человек. Примерно столько же раненых. Троих пока не нашли.

— Я говорил вам, комбриг, — тихо произносит генерал, обращаясь к полковнику. Голос его дрожит: — Ведь люди, люди погибли. Буду ставить вопрос в Военном Совете…

Он осекается, долго, надрывно кашляет.

— Товарищ генерал, — успевает вставить полковник, — эта дорога — стержень будущего наступления всего корпуса. Произвести операцию приказано свыше.