Юрий Стрехнин - Избранное в двух томах. Том II

Как начали от Курска, так и шли все дальше на запад. В феврале приняли участие в окружении и разгроме врага в Корсунь-Шевченковском котле. В весеннюю распутицу наступали по Украине, продвигаясь к Днестру, — Христиновка, Тульчин, Могилев-Подольский. Прошли Молдавию и в числе первых пересекли границу, форсировав Прут. А дальше мой полк наступал без меня; я получил осколок в ногу и был эвакуирован в госпиталь. Пока я там лечился, наша дивизия дралась под Яссами, брала Рымник — тот самый, суворовский, шла через Румынию дальше на запад. Догнал я своих только в августе на подходе к венгерской границе. Наш путь был извилист. С боями пройдя Венгрию и повоевав в Чехословакии, мы снова вернулись на венгерскую землю. В марте сорок пятого в степи близ озера Балатон нам пришлось в еще более полной мере чем на Курской дуге испить чашу испытаний: мы выдержали яростный натиск эсэсовских танковых дивизий, измотали врага в его атаках, опрокинули его и снова пошли вперед. В предгорьях Альп, в австрийском городе Граце, уже вплотную сойдясь с нашими тогдашними союзниками, мы встретили День Победы. Путь на запад, начатый на Курской дуге, был завершен.

После того, как наступил мир, наша дивизия вернулась на родную землю. Как-то вскоре после этого, смотря по карте, сколько же прошли мы дорогой большого наступления, которое началось для нас на Курской дуге, под Тросной, я подсчитал: со всеми поворотами и отклонениями наш путь составил свыше трех тысяч километров — дороги войны извилисты.

Но даже если по прямой, то получится около тысячи восьмисот километров — от орловской степи до альпийских предгорий.

Всем нам, уцелевшим на войне, а особенно тем, кому суждено дожить до сорокалетия Победы, судьба сделала весьма щедрый подарок — жизнь. Каждый из нас мог остаться где-нибудь на поле боя, где лежат многие наши однополчане. Мы живем, храня святую память о них, не дошедших с нами до рубежа Победы, память о трудном пути, пройденном нами к этому великому рубежу.

Сражение на Курской дуге особенно памятно нам. Ведь незадолго до него был Сталинград, и сталинградская победа сияла настолько величественно, что никто из нас даже и предположить не мог, что в какой-либо другой битве она может быть превзойдена хоть в каком-то отношении.

Но время все проясняет и всему определяет меру. Чтобы точно определить высоту, необходимо отойти на расстояние. Теперь это расстояние пройдено: оно равно четырем десятилетиям. Тщетными оказались попытки некоторых западных историков умалить значение наших побед, и в частности победы на Курской дуге, представить эту победу как малозначительный эпизод второй мировой войны, а то и вовсе замолчать. Думается, что рассуждениям о том, каково же значение этой битвы для исхода всей второй мировой войны, теперь уже подведен итог. Он определен как мнение партии, высказанное в «Правде» словами о том, что этой битве нет равных в истории. Мы, ее участники, гордимся этой высокой и справедливой оценкой: ведь это оценка усилий и наших.

Годы раскидали однополчан, товарищей по боям на Огненной дуге. Разными путями пошли после войны наши дороги. Еще долго служил в армии Берестов и вышел в отставку полковником. Карзов тоже не сразу снял военную форму — дослужился до подполковника, а демобилизовавшись, пошел работать на завод, в цех. Верещагин стал машинистом электропоезда. Рыкун работает в аэрофлоте. Преподает военное дело студентам Сохин. В Черновицах продолжает свою медицинскую деятельность Заборов. В Лубнах обосновался мой незабвенный «комбат-два» Собченко…

Редко видимся мы. Но то, что спаяло нас когда-то в степи меж Орлом и Курском и в других боевых испытаниях, остается нерушимым. И стоит нам встретиться — снова ощущаем мы себя в едином строю. Волшебное «а помнишь?» вновь воскрешает перед нашими глазами жаркие дни лета сорок третьего. И встают рядом с нами те, кто остался там, на обожженной земле… Помню Тарана и три его смерти. Помню Петю Гастева… После того как я сообщил его матери, Софье Абрамовне, о том, что он погиб, я получил от нее письмо с просьбой описать, как он служил, каковы были, в подробностях, обстоятельства его смерти, где похоронен. Я все описал ей, что мог. На этом моя переписка с Софьей Абрамовной прекратилась. Когда, вскоре после войны, я начал писать свою первую книжку повесть о боях под Корсунь-Шевченковским, я решил продлить жизнь Пети хотя бы на страницах книги — ведь каждый писатель, хоть немножко, может быть волшебником? Я сделал его одним из участников этих боев, хотя он не мог бы принять в них участия: Петя был убит несколькими месяцами раньше. Но если бы он остался жив и ему довелось бы в бою под Корсунем лицом к лицу столкнуться с врагом так, как он столкнулся на степной дороге, где мы его нашли, — как вел бы он себя? Мне было ясно: так же отважно, если надо — до последнего патрона. В книге я оставил его живым и позже Корсуня — пусть идет дальше, до самой Победы, пусть живым вернется с войны и сядет на скамью в аудитории физмата… Что еще я мог сделать для него?