Юлия Нестеренко - «Волкодавы» Берии в Чечне. Против Абвера и абреков

— Кажется, я не давал повода считать нас подлецами, — веско сказал Лев Давидович.

— Оставьте, на войне все средства хороши, — буркнул Гюнтер.

— Мы вас, наоборот, жалеем, идем навстречу. Рядовой Димпер бывший красноармеец и может быть расстрелян как перебежчик, а Ростоцкий сын врага народа и предатель, — начал давить Владимир.

— А мы с рядовым Гроне фашисты и диверсанты! Давайте, расстреливайте! — взбеленился наш фельдфебель и грохнул свой стакан на стол. — Не буду я с вами пить!

В общем, разговора не получилось. Начали за здравие, а кончили за упокой, как говаривала тетя Тося.

— Пленных увели, и мы остались за столом вчетвером: полковник, майор Петров, капитан Чермоев и я, как курирующий немецкую группу.

— Получи, фашист, гранату! — грохнул кулаком по столу Петров. — Не вышла у тебя перевербовочка, Давидыч.

— Еще не вечер, — спокойно ответил Лагодинский. — Они у меня еще будут по струночке ходить. К тому же никакие они не фашисты. Обычные задуренные Гитлером немецкие мальчишки.

— Ага! Особенно этот здоровенный фельдфебель! Его сразу надо было от остальных изолировать. Расстрелять для острастки! Тогда сопляки сразу сломаются. А еще думаю, надо отыскать семейку Димперов в Караганде, посмотреть, что там за фашистские прихвостни.

— Не горячитесь, товарищ Чермоев! Вон Джапаридзе попробовал бить пленного, а Гроне чуть не начал на допросе нацистские лозунги орать. Зато со мной беседовал, как с родным папашей. Заметь, я своего добился, банда разгромлена!

Кстати, Аслан, спецоперация НКВД не место для сведения личных счетов. Я понимаю, что чабан Бельтоев был твоим кровником, так как его сын убил твоего брата. Сегодня ты попал в тему, но не злоупотребляй. А семейку Димперов найди мне на всякий случай, и по Ростоцким сведения уточни.

Откозыряв, Петров с Чермоевым удалились. А меня полковник попросил остаться.

— Ваше мнение, товарищ Нестеренко?

— Насчет Гюнтера не уверен. А Ростоцкий любит Россию. И Крис больше наш, и Пауля можно перевоспитать. Тем более с вашим-то педагогическим талантом.

— То есть ты веришь в лучшее в людях? — в голосе Льва Давидовича мне чудится скрытая ирония.

— А без такой веры сложно жить, — улыбнулся я.

— После допроса нас с камерадами разделили. Меня поселили в одной комнате с Серегой, на третьем этаже какой-то старой тюрьмы. Я так решил, увидев железные решетки на небольших окошках-бойницах. Сел на узкую койку, смотрю через квадраты решетки на вершины гор, где еще недавно гулял свободным, и на парящего в закатном небе орла.

— Сижу за решеткой в темнице сырой… — насмешливо декламирует пушкинского «Узника» Нестеренко.

Еще и издевается, вероломный! Прошу: «Замолчи! И так настроение паршивое! Halt die Fresse!»

Сам попался в ловушку как Grünschnabel (неопытный новичок), да еще и товарищей за собой потянул. Wo sind meine Kumpeies? (где мои друзья?). Was haben die Russen mit ihnen gemacht? (что русские сделали с ними?).

Особенно тревожусь за Гюнтера. Как поступят с ним русские после такого резкого отказа от сотрудничества?! Вполне могут выполнить свою угрозу и расстрелять!

Да, мы для русского полковника не более чем козырные карты: «шестерка», «девятка», «валет». А я тогда раскис, доверился ему. И Димпер тоже. Кто его за язык тянул рассказывать, что он был красноармейцем и попал в плен? Думал, русские расчувствуются, своим посчитают? А коварные комиссары напоили нас, притупили бдительность. Прямо какое-то Weiche Birne (вата в голове, размягчение мозгов) с нами случилось от их крепкой русской водки.

— По приказу Лагодинского немцев держат в отдельных помещениях, чтобы исключить их общение и влияние друг на друга.

Полковник поручил мне почаще вести беседы с Паулем, постепенно перетягивая его на нашу сторону. Что можно рассказать о наших разговорах: пока беседуем на общие темы, мой немецкий друг общайся с нами, как абсолютно нормальный парень, он весел, мил и остроумен. Но все наши политбеседы переходят в бурные споры, на любое мое слово он находит десять своих; вообще поведение Пауля уже начинает меня бесить. Я даже не предполагал, насколько этот парень оказался заражен нацистской идеологией. А ведь когда я только что его в плен взял и мы сидели у родника, врал мне, что не фашист!

Но как оказалось, в гитлерюгенде ему основательно запудрили мозги. Вот, например, попытался было я с ним побеседовать после допроса у Чермоева. Смотрю, он пришел с допроса такой растерянный, сел на койку, сжался весь, грустный-прегрустный, и глаза как у побитой собаки.