Вадим Данилов - Временно исполняющий

Пушка била, поднимая фонтаны земли то по одну, то по другую сторону узкой, приютившей Ватолина ложбинки. Как ни старался стрелок фашистской самоходки, а попасть не мог. Случается так в артиллерии: цель пристреляна, осталось только поразить ее, и это «только» не получается. Ватолин подумал, как ругаются, должно быть, сейчас немцы, насмехаясь над своим стрелком. От этой мысли ему стало легче: «Погодите, шелудивые, и до вас черед дойдет». Однако холодное, вызывающее озноб ощущение одиночества и беззащитности тут же вернулось. Ватолин чувствовал, что, если и не попадет в него немецкий горе-стрелок, он сам долго не продержится, встанет и побежит навстречу вспышкам и свисту.

Навстречу он не побежал, а выждал очередного разрыва и метнулся к Атуевке, к подножию высоты, где начиналось мертвое, то есть не просматриваемое противником, пространство. Он приблизился к нему и уже видел вход в какой-то блиндаж, выдолбленный в твердой породе у подножия высоты, и в это мгновение его швырнуло и больно ударило о землю.

Очнувшись, Ватолин не сразу понял, что его тащат под мышки и каблуки волочатся по земле. Потом он увидел над собой сосредоточенное, чисто выбритое лицо сержанта с белоснежным подворотничком под двойным подбородком. В ушах звенело, тупая боль ходила по спине от головы до пояса.

— Хватит. Теперь я сам, — Ватолин встал и отряхнулся.

— Зайдите сюда, товарищ лейтенант, — дверь блиндажа отворилась, и появился высокий майор с орденом Красной Звезды на груди. — Сюда, — повторил он и обратился к сержанту; — Никита Саввич, помогите.

Ватолин, не дожидаясь помощи, поспешил к двери, переступил высокий каменный порог и остановился. Тут было непривычно чисто и пахло свечкой, сапожным кремом и хорошим табаком. Стол, вкопанный в землю, был тщательно выскоблен, на нем лежали крупномасштабная, изрисованная красными и синими полосами карта, карандаши, планшетка. В углу, за маленьким столиком, сидел телефонист, в другом углу — не обративший на Костю, кажется, никакого внимания лысеющий капитан. Майор указал на табурет.

— Садитесь.

Он внимательно оглядел Костю, провел рукой по коротко постриженной шевелюре.

— Как оно? Крепко стукнула?

— Не-ет, — вмешался сержант Никита Саввич. — Стукнуло в самый раз, чтобы не лез наперед.

Хоть всего и сержант, а разговаривал весьма вольно, видно, давненько возле начальства пребывал.

— Какой леший понес вас в такое время? — спросил неожиданно, не поднимая головы от стола, лысеющий капитан. — Жить надоело?

— Нет, — Ватолин покачал головой. — Не надоело.

И почувствовал смущение, от которого сам себе становишься неприятен. О капитане он подумал: «Наверное, начальник штаба», — и, вспомнив о своем Хабарове, заключил: «Все они, начальники штабов, такие… Сухари».

А майор? Видел уже Костя это скуластое лицо с чуть продолговатыми глазами и упрямым широким подбородком. Видел в своей дивизии — больше негде. Но где именно и когда?

Выслушав какое-то указание майора, хмурый капитан ответил:

— Будет сделано, Михаил Эрастович.

Эрастович! Все ясно теперь… Отчество «Эрастович» Ватолин запомнил, услыхав его еще там, в лагере под Вологдой, где формировалась дивизия. Запомнил, потому что Эрастом, Эрастом Антоновичем звали его любимого артиста театра музыкальной комедии. А не имеющий никакого отношения к артисту Михаил Эрастович — это Кормановский, командир стрелкового полка. Того самого полка, который Ватолин, вернее его второй дивизион, должен поддерживать своим огнем.

Боль от ушиба в спине и затылке у Кости внезапно прошла, зато ощущение неприязни к самому себе усилилось. Не так, совсем не так он, командир поддерживающего дивизиона, собирался встретиться с командиром поддерживаемого стрелкового полка. Собирался встретиться почти как равный с равным, потому что «поддерживающий» — это отнюдь не «приданный». Приданный полностью подчинен. Тому командир стрелковой части вправе приказать, а поддерживающему — не вправе, его он может только попросить, ну, в крайнем случае, потребовать.

Словом, командир артиллерийского дивизиона для командира стрелкового полка — фигура очень значительная. Эту истину Ватолин усвоил еще в училище, убеждался в ее непреложности на фронте. А теперь вот в применении к нему, Ватолину, какая он сейчас фигура? Жалкая!

— Артиллерией? — спросил Кормановский, обратив, должно быть, внимание на Костины петлицы.