Богдан Сушинский - Путь воина

Когда-то хижина и два других строения, от которых остались только пепелища, составляли казачий зимник, один из тех, в который состарившиеся казаки отправлялись перезимовать. Гетман знал, что в этом зимнике все лето трудилась небольшая рыбацкая артель, поставлявшая рыбу в три ближайших степных зимника, а иногда и в походные казачьи лагеря. Самое время возродить этот хутор, который так и вошел бы в историю края как хутор отрекшегося от булавы гетмана Хмельницкого.

– Господин гетман, этой ночью из польского лагеря вырвалось пятнадцать прусских драгун и три бомбардира-саксонца, – нарушил его одиночество капитан Рунштадт. – Еще двое драгун схвачены польским разъездом и, очевидно, будут казнены.

– Поговорите с каждым из перебежчиков, капитан. Не почувствуете ли, что кто-либо из них подослан.

– Это прусские солдаты, господин генерал. Они не станут лгать своему офицеру.

– Мне бы такую уверенность в каждом из своих солдат. И все же, присмотритесь, поговорите. И еще… Пусть сегодня они покажутся перед валами польского лагеря, – молвил Хмельницкий, удивившись наивной доверчивости Рунштадта. – Наемники, остающиеся в лагере, должны видеть, что перебежчиков приняли не как пленных.

– Значит, и сегодня мы не станем атаковать польские позиции?

– Вот с сего дня как раз и начнем атаковать их не атакуя.

– Продолжается ваша странная славянская война, – понимающе кивнул Рунштадт. – Все были убеждены, что вы двинете свои полки сразу же, как только в польском лагере начнется паника по поводу гибели корпуса генерала Барабаша. Но оказалось, что даже ваши полковники плоховато знают вас.

Хмельницкий в последний раз ностальгически окинул взглядом речку, лабазы, остатки запутавшихся в ветвях акации сетей и приказал адъютанту подвести коней для себя и капитана Рунштадта.

– Видите ли, капитан, стоит ли удивляться моим полковникам, если я и сам еще плохо знаю себя, – простодушно признался он, садясь в седло. – Как оказалось, в роли полководца мне приходится выступать впервые.

– Важное открытие, – согласился Рунштадт, ожидая увидеть на лице командующего хотя бы тень иронии. Но оно продолжало оставаться невозмутимо застывшим, словно принадлежало человеку, вообще неспособному на проявление каких-либо чувств.

Впрочем, невозмутимость командующего, его удивительное самообладание и способность гасить в себе какие бы то ни было эмоции были замечены не только Рунштадтом. Его умение внешне никак не реагировать на слова неугодных ему собеседников и происходящие вокруг события нередко ставило окружение Хмельницкого в тупик, порождало легенды о его инквизиторской бесчувственности и жестокости.

«А ведь этот человек и впрямь пока еще не знает самого себя, – мысленно признал капитан, направляясь к позициям казаков, окружавших польский лагерь. – Хотя настоящий полководец должен таить в себе загадку не только для врагов, но и для собственных генералов».

Поднявшись на «командный холм» у штабного шатра, Хмельницкий долго осматривал в подзорную трубу позиции своих войск и огромный подковообразный лагерь Стефана Потоцкого. Пока что он оставался доволен: поляки считали, что время работает на них; все еще рассчитывали, что гонец уже прибыл в ставку коронного гетмана Николая Потоцкого и тот спешит к ним на выручку.

Знали бы они, что единственный гонец, посланный генералом Стефаном Потоцким, был перехвачен казаками в тот же день, когда они учинили разгром корпуса Барабаша. И на допросе этот гонец подтвердил то, о чем Хмельницкий давно догадывался, что в обозе поляков слишком мало продовольствия. Он был завален чем угодно: дорогой посудой, перинами для господ офицеров, бочками с вином, награбленными по украинским местечкам серебряными подсвечниками и позолоченными кубками, но только не едой. Эти вечные, порождаемые неистребимым аристократическим гонором и самолюбивыми амбициями польская самоуверенность и беспечность… Сколько раз ему, как польскому офицеру, приходилось страдать от них, возмущаясь и проклиная. Но, как оказалось, никакие поражения, никакие трагедии не способны изменить барские замашки польского офицерства.

Вот и сейчас, задумываясь над тем, догадается ли коронный гетман Потоцкий двинуть свои войска на юг в поисках корпуса сына, Хмельницкий сказал себе: «Вряд ли. Если бы польский маршал верно оценивал соотношение сил, то сразу же двинул бы против меня все свои войска. И конечно же разгромил бы, развеял повстанцев. Но опытный командующий отсиживается в Черкассах, посылая в поход своего юного отпрыска, самонадеянно умудрившегося уже в первые дни отойти от берега Днепра в степь, потеряв всякую связь с полком Барабаша и не имея почти никаких сведений о противнике. Перед сильно укрепленным лагерем казаков генерал Стефан предстал с таким удивлением, словно перед снизошедшей Богородицей».