Богдан Сушинский - Путь воина

Так и не поняв: проснулся он или еще не уснул, князь всмотрелся в приблизившийся к нему изгиб бедра, поднял взгляд на освещенную луной грудь, но рассмотреть лица так и не смог, оно оставалось скрытым в полуночном сумраке.

– Графиня… вы? – несмело, полусонно пробормотал он, мысленно возродив в своем воображении охваченный золотом волос, прекрасный лик Дианы де Ляфер.

Гяур остановился в доме того же торговца, у которого останавливался еще до французского похода, – тот же мезонин, та же скромная комната, та же лестница, ведущая прямо из сада… Воспоминания, которые дарила ему эта далеко не генеральская и не княжеская обитель, были куда дороже комфорта лучших городских гостиниц или тех трех комнат, что готов был отвести ему в своем доме комендант крепости.

– Вы спокойно могли бы назвать меня и княгиней, если бы первой здесь побывала я, а не графиня-француженка. И п?усть кто-нибудь скажет, что мое тело недостойно титулов, полученных цыганкой Властой, на которых гадают сегодня словно на картах обе графини – француженка и полька.

– Ты, что ли, Руфина? – помотал головой, пытаясь избавиться от ночного наваждения.

– Если бы я не пришла к вам, то все равно приснилась бы. И не врите, что во сне брать меня было бы приятнее, чем когда я перед вами, вот так, вся…

Еще не веря ни себе, ни девушке, которая стояла над ним совершенно оголенная, Гяур медленно, с опаской поднял руку и провел пальцами по ее бедру.

– Ну что, убедились? – прошептала Руфина. Не было в ее голосе ни ласки, ни таинственности, а было какое-то отчаянное женское коварство: завладеть мужчиной, во что бы то ни стало, ценой любых соблазнов и унижений – завладеть!

– Но как ты здесь оказалась?

Вместо ответа она присела рядом с Гяуром и, отыскав его губы, впилась в них в поцелуе.

– Но там был Хозар. – С трудом освободился от него Гяур. – Неужели прозевал тебя?

– Не волнуйтесь, князь. Он тоже доволен, поскольку я привела ему Марию, – игриво хихикнула Руфина. – Пока он будет проклинать ее, путаясь в одеждах – об этом я позаботилась, – вы будете проклинать себя, что не затащили глупую, наивную евреечку в свое логово еще до поездки во Францию.

– Об отце ты подумала?

– Ложась с женщиной в постель, вы всегда думаете о ее отце? О его душевном спокойствии?

– Это, когда я ложусь с женщиной, Руфина…

На сей раз она нежно поцеловала уголки губ и потерлась лбом о его подбородок.

– Теперь вы – с девушкой, князь… У меня никого не было. До сих пор я только мечтала о том, первом… Но теперь вдруг сказала себе: если уж все равно кому-то быть первым, пусть будет Гяур, мой князь. Не бойтесь, – улеглась она рядом с генералом, призывно поводя рукой по его груди. – Завтра скандала не будет. Он уже был сегодня, когда мы с сестрой уходили к вам.

– Так отец уже обо всем знает?

– Представляете, в конце концов он сказал; «Пусть уж лучше будет этот благородный генерал, чем тот старый пьяный армянин, в постель к которому ты должна была попасть еще год назад».

– Что за армянин?

– Местный торговец – богатый, наглый и нелюбимый.

– У тебя мудрый отец.

– Он – еврей, князь, а еврей дураком быть не может, если он в самом деле – настоящий еврей. Соединить эти две ипостаси невозможно. Другое дело, что существуют более предприимчивые и удачливые, и менее…

«А ведь всякий нормальный мужик попросту набросился бы на нее, не думая ни о причинах появления здесь этой нежности, ни о последствиях, – упрекнул себя Гяур. – Раньше ты так и поступил бы. Что же сдерживает сейчас?».

Словно бы опасаясь, что сомнения мужчины могут кончиться ее полным поражением, Руфина томно приподнялась, надвигаясь по-змеиному изгибающимся животом, решительно оседлала его и, вцепившись руками в шелковистые волосы, закричала так тоскливо и пронзительно, словно прощалась не только с девичеством своим, но и с самой жизнью.

Даже потом, когда, насладившись самыми греховными ласками, на которые только способна возбужденная инстинктами фантазия, Гяур по-настоящему овладел этой женщиной, он мог поклясться, что ни с кем еще ему не было так хорошо, ни одна женщина не отдавалась ему с такой безумной и безоглядной страстью. Никогда еще ночь его не была пронизана такой энергией самосожжения, какой оказалась эта, лунная, весенняя…

– Скажи, только не надо лгать… – прошептала Руфина. – Ты действительно жалеешь, что первой пришла сюда не я, а графиня де Ляфер?

– В такую ночь невозможно лгать. Она, сама ночь наша, настолько откровенна и неправдоподобна, что уже нет никакого смысла лгать ни тебе, ни самому себе. Честно говорю: жалею.