Идиллия Дедусенко - В «игру» вступает дублер

Он чуть помолчал и неожиданно выкрикнул:

— Майора Игнатова!

Зигфрид ничем не выдал своей настороженности, лишь слегка наклонил голову и повторил вопрос:

— Так откуда?

— Это вы лучше у Фишера спросите.

Зигфрид откинулся на спинку стула, попытался расслабиться. Хитёр Фишер! Порасставил своих людей повсюду. К нему и Анне относился с подозрением, подослал Антонину. «Но с фотографией Игнатова просчитался, не такой реакции ждал от меня», — думал Зигфрид.

Гук вдруг неизвестно почему стал словоохотливым:

— Фишер считал Игнатова руководителем оставшегося здесь подполья. Я так понял, что были какие-то сведения, чтобы предполагать это. Только и всего. Фишер приказал искать всюду его и сообщников.

— Ну что же, на сегодня хватит вопросов, — сказал Зигфрид в раздумье.

Его теперь сильно занимала мысль, почему Фишер выбрал фотографию Игнатова? Имеет ли какое-то отношение к этому Шкловский? Вообще, Евгений — очень странная фигура. Он много знал о жизни «Ларского», явно подозревал его в чём-то, намекал на тайную деятельность, но… Но, значит, не доносил никому, поскольку Ларского не трогали! И если бы не Фишер, Ларский и поныне мог бы быть спокоен. Видимо, напрасно сам он подозревал Шкловского в доносительстве. Ведь не было никакой реакции со стороны немецкого командования или гестапо на те сведения, которые Шкловский получал от Коха! Странно. Кто же он такой, этот Шкловский?

Зигфрид встал, подошёл к двери. Уже взявшись за ручку, остановился и, обернувшись, сказал:

— Вам придётся и дальше платить по «векселю»: Анна Вагнер должна быть на свободе. Я приду завтра вечером.

Он исподлобья смотрел на Гука немигающими глазами. Потом каким-то особенным движением, присущим только ему, быстро вскинул голову, и взгляд его стал немного снисходительным. Гук, поражённый этим движением, будто вдруг вспомнив нечто важное, смотрел на него широко открытыми глазами. Когда Зигфрид вышел, он всё повторял в памяти этот жест Ларского и его снисходительный взгляд. Он всё это уже видел. Не сейчас. Намного раньше. В какой-то другой жизни. В той жизни, где была мать!

Он сел на диван и некоторое время смотрел в одну точку. В памяти всплывали посёлки геологов на Украине, в Сибири, на Дальнем Востоке. С отцом они объездили почти всю страну. Но нет, всё не то… Потом он увидел речку в подмосковном городке и вспомнил её название — Истра. Припомнил и тот пятый класс, где учился почти год. Там все бегали на Истру рыбачить. Однажды позвали его с собой, а он ответил, что только дураки сидят с удочками по нескольку часов. Кто-то в ответ обозвал его дураком. А тот, что стоял напротив, чуть-чуть пригнув голову, вдруг вскинул её и окинул Виктора снисходительным взглядом.

Да, это он, сомнений быть не может! Только какой же он Ларский? И уж вовсе не Сергей. Короткий смешок вырвался из груди Гука. Он хотел подавить этот нелепый смех и не мог и скоро уже смеялся безудержно, истерично, всё время повторяя:

— Ах, какого я свалял дурака!

Внезапно он умолк и несколько секунд сидел в задумчивости. Мать сейчас там, недалеко от того городка и реки Истры. Гук старался представить её лицо, но оно почему-то расплывалось. Ясно он видел только глаза — большие, светлые, как вся её светлая душа. Гук застонал и обхватил голову руками.

В детстве он шалил редко, но провинности всё же за ним водились. Чаще всего из-за неосторожности. Например, разбитое мячом соседское окно или смятая грядка. Тогда вспыльчивый отец брался за ремень. Мать бросалась между ним и сыном, начинала доказывать, что вина её, это она не доглядела. Мать всегда его защищала, и он испытывал к ней нежную привязанность. До тех пор, пока жизнь не повернулась так круто. Он пытался вычеркнуть мать из памяти, как и всё, что было в прошлом. Это ему почти удалось. И вдруг письмо…

Гук подошёл к столу, постоял несколько секунд в раздумье, потом достал письмо матери, чиркнул спичкой и поджёг его. Придержал за кончик, пока листок не превратился в маленькую кучку пепла. Достал чистый лист, ручку и сел к столу.

В это время Зигфрид стоял за дверью, не решаясь спуститься — у входной двери были слышны шорохи, кто-то там возился. Он вышел от Гука в первом часу ночи, вроде все спали, и вдруг какая-то возня. Зигфриду не хотелось ни с кем здесь повстречаться, и он пережидал. Последний взгляд Гука показался ему странным, он никогда не видел у него такого открытого и удивлённого взгляда. Отметил также, что Гук не закрыл за ним дверь.