Идиллия Дедусенко - В «игру» вступает дублер

У Зигфрида перехватило дыхание. Шкловский довольно много выпил, но не утратил способности к наблюдательности. Чтобы не выдать себя, Зигфрид поднёс к губам бокал шампанского и, слегка приподняв брови, едва заметно повёл плечами, небрежно взмахнул свободной рукой, всем своим видом показывая, что его привела в недоумение эта якобы абсурдная мысль.

— Впрочем, радистом может оказаться и мужчина, — сказал Шкловский. — Возможно даже, что он работает совершенно один, перемещаясь таинственным образом из города к линии фронта. Уже несколько раз одну и ту же рацию пеленговали то в городе, то около передовой.

Зигфрид перевёл дух: Шкловский даже не подозревал, какой козырь ему выдал, — рация, работающая вблизи фронта, отводит от него подозрения, потому что он, Ларский, здесь постоянно находится под пристальным оком самого Шкловского, и надо думать, не только его одного. Он осмелел настолько, что позволил себе небольшой выпад против Шкловского:

— Я что-то не понимаю: вы меня подозреваете или так сильно доверяете мне, сообщая такие подробности?

— Ни то, ни другое, — засмеялся Шкловский. — Тут нет никакой тайны: о рации, действующей в городе, сейчас говорят в любом офицерском собрании, а господин «Пушкин» кричит громче всех, потому что его совершенно свёл с ума этот неуловимый Зигфрид.

— Так, стало быть, он мужчина, — небрежно заметил Зигфрид.

— А я уже говорил, что, возможно, он работает один.

И вдруг, нагнувшись через стол к Зигфриду, он тихо, но очень внятно сказал:

— Такого агента оценить по-настоящему смог бы только абвер.

Зигфрид застыл от неожиданности на секунду-другую, а потом с видом некоторого легкомыслия ответил:

— Как жаль, что я далёк от политики и детективных игр, а то бы была возможность обеспечить будущее за счёт абвера.

Шкловский, иронично улыбаясь, шутливо погрозил пальцем, но вслед за тем сказал совершенно серьёзно:

— Люблю умных людей, даже если они враги.

— Если вы обо мне, то какой же я враг? — с оттенком прежнего легкомыслия отозвался Зигфрид.

— Отныне вы мой лучший друг, и я приглашаю вас к себе в Германию, — заявил Шкловский.

— Что, прямо сейчас? — шутливо справился легкомысленный Ларский.

— Уже скоро, — несколько таинственно ответил Шкловский.

Зигфрид медленно потягивал кофе, вспоминая недавнюю беседу со Шкловским, который явно, почти открыто вербовал (или проверял?) его. С такой новостью хотелось тотчас же побежать к Анне и сообщить об этом в разведгруппу. Но он понимал, что поспешность может оказаться для него роковой. Возможно, это всего-навсего ещё одна проверка. Но интуитивно чувствовал: он зачем-то Шкловскому нужен. И тем нужнее, чем больше тот подозревает его в причастности к советской разведке. Но почему? Пытается застолбить местечко в случае краха немецкой армии? После разгрома под Сталинградом это желание вполне объяснимо, но не для такого профессионала, как Шкловский. Тут что-то другое. В любом случае, в разведгруппе и центре должны узнать об этом.

Понедельник. И Ларский, свободный от службы, волен провести этот день по своему усмотрению. Он хотел, было, не дожидаясь вторника, идти к Анне. Нельзя сказать, чтобы за три недели вынужденной разлуки он часто вспоминал девушку, но иногда вдруг всплывали в памяти её открытые глаза, пушистые волосы, случайные прикосновения их рук и те мгновения волнующей близости, когда он гладил её по голове, успокаивая, а она доверчиво приникала к его плечу. Волна нежности подступала к его сердцу, и он осознавал: если это ещё не любовь, то её преддверие, то состояние, когда душа уже готова распахнуться навстречу другой. И она бы давно распахнулась, не будь так свежа мучительная память о Саше.

Обдумав ещё раз свой разговор с Евгением Шкловским, Зигфрид отложил визит к Анне. Немцы наверняка держат под контролем район, откуда идут радиограммы, и кто его знает, этого Шкловского, не расставил ли он своих людей на подступах к переулку Почтовому. А Зигфриду сейчас рисковать нельзя. Не собой. Делом. Ещё не кончено дело с Гуком.

В последней шифровке из разведгруппы сообщили, что должны доставить письмо для Гука. Отыскали-таки его мать. Интересно, как она перенесла известие о том, что её сын предатель? Можно, конечно, представить. Но раз есть письмо, значит, у неё теплится надежда, что он не совсем потерян.

Есть надежда и у Зигфрида, что письмо поможет склонить Гука на их сторону, взяв его, как сказал Петрович, «с потрохами», — очень нужен человек в гестапо, способный хоть чем-то помочь. Когда уж его доставят, это письмо! Позавчера видел Петровича в шашлычной, тот не подал условного знака — значит, связной пока не явился, а давно бы пора. Сегодня опять придётся идти обедать в шашлычную, чтобы повидать Петровича.