Владимир Зазубрин - Два мира (сборник)

Лицо Веревкина сияло восхищенной улыбкой, точно кровавый атаман стоял сейчас здесь и он любовался им.

Шарафутдин появился в дверях и, подмигивая корнету, манил его пальцем. Корнет подошел к нему.

— Гаспадын карнет, есть три баб, только ревит бульна. Ристованный баб. Красноармейский баб, — зашептал денщик.

— Ни черта, Шарафутдинушка, тащи их сюда, мы их живо утешим.

Шарафутдин с другим денщиком, Мустафиным, стали тащить за руки и подталкивать в спину трех молодых женщин.

— Ходы, ходы, гаспадын афицера мал-мала играть будут. Вудка вам дадут. Бульна ревить не нады. Якши [10] Хорошо. будет.

Женщины плакали, закрывали лица концами головных платков. Ротмистр Шварц вскочил со стула.

— Ага, красноармеечки, женушки партизанские, добро пожаловать. Вот мы вас сейчас обратим в христианскую веру. Вы у нас живо белогвардейками станете.

В соседней комнате что-то трещало, звенели разбитые стекла, шуршала бумага. Мрачный сотник Раннев рубил шкафы школьной библиотеки и рвал книжки.

Несколько офицеров подошли к арестованным женщинам.

— Ну, чего вы, молодухи, расхныкались… Ведь не страшнее же мы ваших волков красных?

— Чего с ними долго разговаривать! — заорал Орлов. — Господа офицеры, не будьте бабами! Энергичней, господа! Жизни больше! Не стесняйтесь! Сегодня здесь нет начальства! Сегодня все равны! Да здравствует свобода!

— Раздевать их!

Женщины визжали, отбивались.

— Матушки, позор какой! Матушки! Ой! Ой! Ой!

Орлов бросился к Вере Владимировне.

— Женщин!

— Здесь живут четыре учительки!

— К ним! Взять их! — Десяток ног затопало по коридору. Навалились на запертую дверь. Дверь упруго тряслась, трещала. С этажерки посыпались книги. Ольга Ивановна решительно схватила со стола подсвечник, выбила стекла в обеих рамах. Царапая и режа руки, учительницы вылезли на улицу. Дверь с дрожью рухнула на пол пустой комнаты. Из разбитого окна клубом валил холодный пар.

Серо-свинцовая муть рассвета плавала в воздухе. Село спало. Снег мягкими мокрыми хлопьями падал сверху. Было тепло и тихо. Ночной дозор остановился на кладбище. Солдаты, прислонившись к ограде, курили, разговаривали вполголоса. Высокий рябой уфимский татарин говорил молодому сибиряку Павлу Карапузову:

— Слышна, брат, красный бульна близка подходит. Абтраган [11] Боюсь. .

— Чего ты плетешь, Махмед? Какой абтраган? За что меня красные бить будут, если я насильно мобилизованный? Да я только до первого боя, сам к ним перебегу.

Махмед недоверчиво крутил головой, сосал цигарку.

— Уфимьска стрелька красный не берет плен. Уфимьскай стрелька абтраган.

Карапузов убежденно возражал:

— Возьмут, брат, красные возьмут.

Вспышки цигарки освещали рябое скуластое лицо татарина с черными щетинистыми усами.

— Муй брат китайска поход ходил — тирпил, японска война ходил — тирпил, германска война с сыном ходил, лошадкам отдавал — тирпил.

Недалеко раздался сухой короткий треск, точно кто-то быстро стал ломать ветки деревьев.

— Диу, дзиу, джиу, дзиу, — запели над головами говоривших пули.

— Эге, это наши, — сказал Карапузов.

— Какуй наши, то красный.

— Ну да — красные, вот и я говорю: наши. Ты думаешь, белы, что ли, наши? На кой черт сдались мне эти кровопивцы? Язви их душу.

Торопливо, захлебываясь, застучал белый пулемет. Ему вторил частый, беспорядочный огонь винтовок. Сзади деревни глухо и тревожно ухнуло дважды дежурное орудие, и снаряды с воем и визгом полетели в серую мглу предрассветных сумерек.

— Джиу, дзиу, диу, диу, — редко, но уверенно свистели пули красных.

Два орудия белых изредка посылали из-за деревни свои снаряды, но в их вое и визге было больше жалобных, плачущих ноток, чем злобы и силы. Ружейная, пулеметная стрельба не ослабевала. Бой разгорался. Карапузов забрался на кладбищенскую изгородь, долго вглядываясь в мутную даль зимнего утра, вертел головой, прислушивался к звукам боя.

— Махмед, айда к красным, — спрыгнул он на землю.

— Уй, баюсь, брат, абтраган.

Лицо у Махмеда вытянулось, глаза со страхом прятались в землю, голова опустилась. Карапузов схватил татарина за рукав, с усилием потянул к себе.

— Айда, Махмед, ты ведь не буржуй. Чего тебе красных бояться! Айда.

Щеки Карапузова, полные, розовые, круглыми пятнами стояли перед уфимцем.

— Мулла наш бульна пугал красным. Присяг бирал с нас.

— Ну черт с тобой, уфимскай стрелька, шары твои дурацкие, язви тебя.