Георгий Жуков - Один МИГ из тысячи

Труду явно не хочется уйти на второй круг. Это сердит Покрышкина. Однако в последние мгновения Труд действует умело: он грамотно сажает самолет, терпеливо выждав, пока погаснет скорость, и вот «МИГ», чуть-чуть опустив хвост, чиркает сразу тремя точками о землю и катится по полю. Глаза у Покрышкина зажигаются, и Данила Никитин, неразлучный друг Андрея, украдкой наблюдавший за старшим лейтенантом, готов биться об заклад, что командир похвалит Труда. Но Покрышкин неторопливо, с каменным лицом подходит к подрулившему самолету, ждет, пока Труд доложит о полете, и строго говорит:

— Слабак!

Эта уничтожающая оценка, произведенная Покрышкиным от слово «слабо», всегда приводит учеников в уныние: человек, получивший ее, обычно отстраняется от полетов.

— Слабак! — повторяет он. — Разве так рассчитывают? Это ведь «МИГ», а не «чайка». Сколько раз надо повторять? И потом: для чего выкладывают «Т» на аэродроме? Специально для того, чтобы садиться в километре от него?

Весь красный Труд что-то бормочет, стараясь оправдаться. Ему уже ясно, что сегодня он позорно провалился и... Но тут Покрышкин вдруг приказывает:

— Давай-ка еще раз...

И неожиданная улыбка появляется у него на губах. Не так-то легко войти в роль строгого инструктора, черт побери, а как истребителю ему все-таки понравилась смелая, уверенная и четкая посадка Труда, хотя и далеко от посадочного знака. Спохватившись, Покрышкин снова хмурится:

— Только смотри — расчет...

Так в трудах, волнениях и хлопотах прошли две недели. Жизнь шла размеренно, буднично. И однажды, вдруг оглянувшись на прожитое, Покрышкин с едкой иронией заметил, что так, чего доброго, он может незаметно для самого себя войти в роль штатного инструктора летной школы. Но тут же, взглянув на себя со стороны, — он это обычно делал для самокритики, — Саша не без удовлетворения отметил: здоров, спокоен, в общем — опять можно воевать. Повязку он уже снял: глаз видел хорошо...

Покрышкин стал чаще летать в полк. Он прекрасно понимал, что затишье вот-вот кончится, немцы возобновят наступление. Полк стоял в эти дни в Новошахтинске, маленьком горняцком городке. Новых самолетов майор Иванов не получал, но зато удалось за это время починить, подлатать, привести в порядок старые. Люди были готовы к бою. Даже сержанты, которых Покрышкин с утра до вечера муштровал в Зернограде, чувствовали себя уверенно. Каждый из них совершил уже по двенадцати самостоятельных полетов на «МИГе», и командир полка был доволен расторопностью старшего лейтенанта: ведь в его распоряжении были всего две старенькие машины, и погода к тому же стояла нелетная.

Вечером 6 ноября молодежь по обыкновению собралась у Покрышкина; шел обычный долгий сумеречный разговор о полетах, о разных случаях из летной жизни, о смешных приключениях. Сержанты любили эти длинные вечера. Собравшись у печурки, они садились теснее и просили старшего лейтенанта рассказать что-нибудь интересное. Покрышкин — неважный рассказчик, но повидать и узнать он успел в жизни многое, рассказывать было о чем. Темы для бесед он выбирал самые неожиданные: то говорил о приемах бокса и о том, как ловко ему удалось девять лет назад нокаутировать одного навязчивого мальчишку в Новосибирске; то толковал, как в 1939 году ездил из Качи в Севастополь и осматривал панораму; то вдруг начинал рассказывать, какое удивительное и страшное ущелье имеется за Хостой, где когда-то довелось отдыхать...

И вдруг в разгаре беседы Никитин тяжело вздохнул и сказал:

— А все-таки свинство, что у нас нет приемника. Живем, как в лесу: ни радио, ни газет. Вот бы сейчас Москву послушать, а?

Люди сразу притихли: как же можно было забыть, что сегодня 6 ноября? Хорошо тем, кто в полку: у них ведь мощный радиоприемник.

— Наверное, сейчас бомбят, сволочи! — с сердцем высказал Труд.

И все поняли, о чем идет речь: конечно, немцы обязательно постараются испортить праздник москвичам бомбежкой.

— Ну, положим, это не такое простое дело сейчас — бомбить Москву, — возразил Покрышкин. — Им дешевле обошлось бы прямо на земле, еще до взлета, жечь свои «юнкерсы»: летчики остались бы целыми. Но праздник Москве, конечно, не в праздник.

Он вспомнил затемненные улицы столицы, безлюдные тротуары, баррикады на перекрестках, вспышки зенитных разрывов в небе, и беспокойное чувство овладело им. Тяжко было вспоминать всякий раз, что немцы — у ворот Москвы. А тут еще загалдели сержанты, наперебой вспоминая, кто как встречал праздник в прошлом году, где какие были вечера, как прекрасно были иллюминованы города, какие балы устраивались на площадях, на каких пирушках кто гулял...