Георгий Жуков - Один МИГ из тысячи

Атрашкевич повел машины на бреющем. Летчики шли звеньями, четко выдерживая строй, как учили их в мирное время. Холмистая бессарабская земля, виноградники, сады, хутора „стремительно проносились под крыльями, сливаясь в пестром мелькании. Потом внизу, под крутым берегом, мелькнул мутный широкий Прут, за ним встало высокое бурое облако пыли, и сразу же в небе замелькали огненные звезды, окутывавшиеся черными и белыми облачками: била немецкая зенитная артиллерия.

Коля еще не вполне сообразил, что же, собственно, происходит, а Атрашкевич, ловко сманеврировав, уже прижался к самой земле, и летчики змейкой устремились за ним, прорываясь к пыльной дороге, на которой кишели танки, автомашины и повозки. Нескончаемая колонна тянулась насколько хватал глаз. Машинам было тесно на дороге, и они сползали на обочины, катили по полю, ломая стебли Молодой кукурузы, распарывая аккуратные гряды огородов, подминая под себя еще не окрепшие саженцы фруктовых деревьев.

Все это огромное стальное стадо завыло, застонало, заревело, стало плеваться огнем и железом, завидев горсточку советских летчиков, отчаянно устремившихся в атаку. Теперь сплошная плотная стена разрывов встала на пути истребителей; и казалось, ни единой щелочки в ней не найти. Но Атрашкевич ухитрился-таки проскочить, и одна за другой четыре маленькие бомбы легли в самую гущу машин. Потом он стал строчить из всех пулеметов зажигательными пулями по автомашинам до тех пор, пока не вышли все патроны. А за ним уже мчался командир звена Валя Фигичев, друг Саши Покрышкина, за Фигичевым — сосредоточенный и злой Семенов, за Семеновым — Миронов.

Миронов испытывал странное ощущение. Ему почему-то было очень весело и хотелось все время смеяться, и в то же время ком поднимался в горле и нервная дрожь пробегала по телу. Работал он, как во сне, автоматически повторяя заученные движения. Вот сейчас надо чуть-чуть прижать машину... Теперь в прицеле должны появиться танки... Есть! Теперь можно бросать бомбы... Так! Теперь еще ниже. Еще! Пулеметы! Вверх — и разворот на сто восемьдесят градусов. Опять вниз... Опять пулеметы...

Густое черное облако висело над дорогой, когда Атрашкевич увел свою пятерку. В гуще остановившихся немецких машин что-то рвалось, что-то горело. На какую-то долю времени летчики задержали эту страшную ползущую колонну и дали передышку пограничникам, изнемогавшим в неравной борьбе у Прута.

Когда самолеты приземлились на изрытом бомбами аэродроме, Миронов почувствовал, как он сразу страшно устал, словно проработал без передышки несколько суток. Гимнастерка и комбинезон насквозь пропитались потом. Отдохнуть бы!.. Но Атрашкевич, определив по свежим воронкам, что немецкие бомбардировщики снова наведались на аэродром, собрал летчиков, техников и торопливо сказал:

— Быстрее заправляйте и подвешивайте бомбы! Может, сумеем еще раз взлететь.

Через час пятерка отчаянных «чаек» снова устремилась к Стефанешти.

Несколько раз поднималась в воздух в этот день эскадрилья Атрашкевича, отправляясь на штурмовку колонны, упрямо подползавшей к Пруту и растекавшейся на север и на юг в поисках переправ. У летчиков пересохло в горле, в глазах ходили темные круги, кружилась голова, но они, пересиливая себя, летали и летали...

Последний раз сели уже в сумерках. Над Бельцами стояло багровое зарево. Летчики угрюмо брели в столовую. Атрашкевич задумчиво оглядел своих пилотов зоркими, внимательными глазами. Люди, думал он, пережили сегодня страшный день. Теперь надо учиться жить по-новому. Пусть все личное, корыстное уйдет далеко. Настало время больших чувств и свершений. Ожесточатся сердца и души, люди научатся хладнокровно убивать врага. Впереди еще месяцы, а может быть и годы, изнурительной войны, кровь и пот, увечья, борьба не на жизнь, а на смерть. Сегодня погиб Суров. Кого лишится полк завтра?.. Никому не дано видеть завтрашний день, и в этом — солдатское утешение.

А Саше Покрышкину опять не повезло! 22 июня он оказался далеко от Бельц: со своим звеном перегонял машины в Кировоград, где предполагалось организовать курсы усовершенствования летного состава. Из-за дурной погоды летчики на целую неделю застряли на раскисшем аэродроме близ Тирасполя. Скука там была смертная. Покрышкин никого из местных летчиков не знал, отсиживался в общежитии и мечтал только о том, чтобы закончился этот затянувшийся извозчичий рейс.

В субботу вечером небо, наконец, прояснилось, порывистый сильный ветер стал быстро подсушивать почву. Саша повеселел: завтра можно лететь! На рассвете его разбудил знакомый сигнал тревоги. Люди вскакивали с коек, торопливо хватали гимнастерки, обувались и мчались к выходу, на бегу натягивая шлемы.