Величко Нешков - Наступление

Лиляна продолжала молчать. Он нажал кнопку звонка на краю стола. В коридоре послышались тихие шаги. Вошел мужчина с заспанным лицом. Костов указал ему на Лиляну.

— Пусть напишет все, что знает. Мы с ней договорились. Она убедилась, что упорствовать бессмысленно.

Ее вывели из кабинета. В коридоре было тихо. Только один полицейский с карабином расхаживал перед лестницей на первом этаже. Вошли в длинную и тесную комнату. На одной из солдатских кроватей спал одетый и обутый мужчина, лежа на спине и прикрыв лицо кепкой.

Стол был покрыт старой черной клеенкой. Агент подал ей листы бумаги, придвинул чернильницу. Лиляна не прикоснулась ни к бумаге, ни к ручке.

Прошла минута, две, три, десять. Агент, тяжело дыша, остановился у нее за спиной.

— Ты почему не пишешь?

Она не ответила. Он вызвал полицейского из коридора. Велел ему постоять у двери. Смерил ее холодным, враждебным взглядом и вышел. Через некоторое время агент вернулся, схватил Лиляну за руку и повел ее в камеру.

Какое-то время она неподвижно стояла в темноте сырой камеры. Потом рухнула на пол. Сломленная усталостью, она не почувствовала, как провалилась в мучительную, кошмарную дремоту. Сначала ей казалось, что она стоит в железнодорожном подземном переходе и на нее со страшной скоростью мчится пышущий жаром локомотив, потом — что она находится среди зеленых лугов, изрезанных чистыми ручьями, но как только она пыталась зачерпнуть ладонями воды, ручьи сразу же пересыхали.

Сколько времени прошло в этом мучительном кошмаре, она не имела представления. Голод и жажда привели ее в сознание. Лоб и щеки ее горели. Снова напряглась, стараясь понять, как выйти из этого мучительного и безысходного состояния. В памяти в бешеном беге проносилось прошлое. Но все задерживалось и вертелось в кошмарном, запутанном круге переживаний ближайших дней. Она уже не сомневалась, что ее обманул и выдал Слановский. Он обвел ее вокруг пальца. Так подло прикидывался влюбленным, другом, товарищем, а одновременно строчил доносы. Она припомнила с предельной ясностью даже самые мелкие подробности их разговоров, выражение его лица, взгляд. Каким искренним и сердечным казался он!

Снова допрос. Она слушала. Отрицала. Сбивалась. При перекрестных допросах из нее вырывали отдельные слова.

Костов мучил ее терпеливо и упорно.

Еще немного, и она капитулировала бы. Ей казалось, что любое сопротивление бессмысленно. Кого защищать? Слановского? Но это означало бы насмешку над собой, унижения и страдания ради подлеца!

Нет, она отдавала себя в жертву и страдала сама во имя тех кристально чистых и святых людей, которые погибали в горах в жестоких сражениях.

Напряжение, голод и жажда истощали ее силы. Но она все откладывала развязку. Все еще сопротивлялась из последних сил.

На третий день ей дали немного хлеба. От жажды и соленой воды губы кровоточили. Она с трудом проглатывала кусочки хлеба.

В тот же день двери камеры широко открылись. Полицейский, пришедший за ней, шел рядом и даже помог ей подниматься по ступеням.

Остановились перед дверями кабинета начальника. Белая пелена застилала ей глаза. Все вокруг — пол, двери, окна, половик перед дверьми кабинета — было как будто выкрашено в ослепительный и вызывающий боль белый цвет. Она зажмурилась и прикрыла ладонью глаза. Острая боль резанула глаза, она словно ослепла.

Двери открылись. Она вошла. В полумраке комнаты Лиляна едва различала полного мужчину, сидевшего за столом. Она привыкла видеть перед собой лицо Костова, изрезанное глубокими морщинами, но теперь ее встретил совсем другой человек, с полным равнодушным лицом. Зазвонил телефон. Мужчина протянул свою короткую руку к трубке.

— Да, это я, Ангелов… Хорошо… Пожалуйста…

Лиляна поняла, что находится перед всесильным начальником управления государственной безопасности, который расставлял сети конспираторам и подписывал смертные приговоры коммунистам.

Ангелов положил трубку. Закурил сигарету и только тогда повернулся к ней:

— Подойдите ближе!

Она сделала несколько шагов вперед. Силы покидали ее. Ноги дрожали, колени становились ватными. Лиляна почувствовала, что еще немного — и она упадет.

— Я надеюсь, вы убедились в том, что здесь не место для девушек?

— Да, но я сказала, что ничего не знаю.

Ангелов громко рассмеялся. Она вздрогнула. Что смешного было в ее словах? В его смехе были цинизм, бессердечность, самолюбование человека, уверенного в себе. Но это длилось всего секунд двадцать. Внезапно улыбка исчезла с его мясистого лица. Он насупил брови, встал в полный рост над столом и начал твердым, наставническим голосом говорить: