Максим Шахов - Японская пытка

Николай бы отказался от любой работы в «отряде», но у него вновь не оставалось выбора. Все же переводить текст — это не ампутировать конечности.

— Разумеется, господин Ихара.

Начальник отдела удовлетворенно хмыкнул. Как ученый он был самолюбив, грезил о мировой славе. Именно поэтому и хотел опубликоваться в Германии.

— Не сомневаюсь, что вы отлично справитесь, — сказал он. — Однако есть небольшой нюанс, — Ихара раскрыл папку. — Вот смотрите. Скажем, здесь идет речь об исследовании изменений головного мозга при обезвоживании организма. Мозг теряет в весе в последнюю очередь — это важное открытие. В таблице приведены результаты взвешивания. Ваша задача — повсюду указывать, что опыты проводились на суматранских обезьянах, а вместо абсолютных чисел вы поставите относительные — изменения пересчитайте в процентах.

Галицкому хотелось сказать, что тем самым Ихара признает даже перед самим собой бесчеловечность своих жутких опытов, но приходилось сдерживать себя.

— Я понял задание.

— Со склада вам выдадут пишущую машинку с немецким шрифтом и арифмометр. Умеете ими пользоваться или же предпочитаете писать от руки?

— Лучше сразу на машинку.

— Я позвоню на склад и отдам нужные распоряжения.

Николай шел по подземному коридору, соединяющему корпуса. В правой руке он нес новенькую портативную пишущую машинку марки «Мерседес», в правой сжимал пачки бумаги и копирки, тонкую папку с работой Ихара, которую ему следовало перевести на немецкий до конца недели.

— Суматранские обезьяны, — бормотал себе под нос Галицкий. — Сам ты суматранская обезьяна.

Николай ненавидел себя в эти минуты. Он, бывший боевой офицер, оказался беспомощным, вынужден был работать на японцев. Он стал одним из винтиков этой адской машины.

Навстречу ему проходили сотрудники с отсутствующими взглядами. Щека у Николая нервно подергивалась, когда он видел в руках у встречных контейнеры. Каждый из контейнеров содержал человеческую плоть, был частью еще недавно живого человека.

«Кто дал им право убивать, калечить, забирать органы и саму жизнь? Кто дал право считать людей «бревнами»? Я понимаю, что война — это всегда смерть, увечья, страдания. Но есть же предел, черта, которую нельзя переступать, — думал Николай, сжимая зубы. — Но и ты сам не лучше остальных. Ты тоже слуга палачей, и никакие оправдания не помогут забыть об этом».

Навстречу Галицкому катили дребезжащую тележку, на ней сидела женщина, обнимавшая дочурку лет пяти. Лицо молодой матери было полно страдания, под выплаканными до сухости глазами лежали почти черные круги. Ладонь с тонкими, как у пианистки, пальцами гладила детскую голову. Женщина смотрела перед собой и ничего не видела. Николай отвел взгляд, посторонился, давая дорогу. Тележка проехала рядом, следом за ней шли двое мужчин и одна женщина в белых халатах.

И только когда разминулись, Галицкий внезапно вспомнил, что знает этих женщину и девочку. Он приезжал к ним с визитом всего один раз. Было это поздним вечером — еще в той, прошлой харбинской жизни. Девочку мучила боль в животе, было подозрение на аппендицит. Но Николай не спешил везти ее в больницу, стоило подождать, он не был уверен в диагнозе. Галицкий просидел в квартире у своей пациентки всю ночь. К утру боль прошла. И он уехал. Обычный случай из медицинской практики. Один из сотен подобных. Он не помнил ни имени женщины, благодарившей его утром, ни имени девочки, но он вспомнил свой визит.

Николай резко развернулся и зашагал вслед за тележкой, пальцы до боли в суставах сжимали ручку фанерного футляра-чемоданчика пишущей машинки. Колеса тележки жалобно дребезжали. Медики, сопровождавшие ее, негромко переговаривались между собой. Галицкий смотрел женщине в затылок, на тонкой шее лежала толстая роскошная коса, стянутая внизу аптекарской резинкой. Молодая мать словно почувствовала на себе взгляд, обернулась. Ее глаза и глаза Галицкого встретились. Николай вздрогнул. Впервые в жизни ему приходилось видеть такой отсутствующий взгляд. Женщина физически находилась здесь, но души ее тут не было.

И вновь Николай видел тонкую шею и косу. Тележку закатили в раскрытую двустворчатую дверь. Еще не зная зачем, Галицкий шагнул следом. В этой лаборатории он был впервые. Посреди помещения, лишенного окон, высился стеклянный куб, разделенный прозрачной перегородкой на две равные части. В одной стоял стеклянный цилиндр с двумя лабораторными крысами. Стенка другого отсека была открыта, туда и закатили тележку. Женщина продолжала сидеть безучастно, так, словно, происходящее не имело к ней никакого отношения. Она лишь сильнее прижала к себе встревоженную дочку и гладила ее по волосам.