Владислав Микоша - С киноаппаратом в бою

— Хиба ж це дило?.. — начал Петро.

В этот момент к нам подкатила черная «эмка». Из нее вышел высокий энергичный человек в черной кожанке и серой кепке.

— Что тут у вас случилось?

По нашей аппаратуре нетрудно было определить, кто мы.

— Пропустите, пропустите! Это наши кинооператоры. Вас, наверно, Антонина Алексеевна предупредила? Будем знакомы. Борисов, секретарь городского комитета.

Познакомились. О Борисове мы много слышали, но никак не могли с ним встретиться. В горкоме он сидел редко, все разъезжал по городу.

Когда мы остановились у школы, к нам подошла первый секретарь горкома Антонина Алексеевна Сарина. С ней мы были хорошо знакомы.

— Искали, искали их, а они сами объявились! — сказала она, протягивая нам руку.

— Профессиональное чутье. Знаем, где жареным пахнет, — пошутил Рымарев.

Мы подошли к глубокой яме, вырытой под стеной школы. Несколько комсомольцев и саперов, раскопав вокруг землю, готовились к подъему бомбы. Ее немного деформированный стабилизатор приковывал взгляд, как палочка гипнотизера.

— А что, если рванет? — спросил Рымарев, разглядывая навесной кран с талями.

— Бомба замедленного действия. Может сработать каждую секунду… — продолжая свое дело, спокойно ответил мичман-сапер.

Все обошлось благополучно. Бомба рванула далеко от города, куда саперы завезли ее на грузовике.

После этой случайной встречи мы виделись с Борисовым регулярно. Он оказался простым душевным человеком. Создавалось впечатление, что в городе он знал каждого, с каждым был знаком, знал нужды и чаяния людей, умел простым теплым словом успокоить, поддержать человека, вселить в него бодрость и уверенность.

— Ребята, снимите школьников Севастополя. Учебу под землей, — говорил он нам, — чтобы в мирные дни не забыли, в какое время учились, в каком городе живут… Снимите восстановительные работы…

Мы делились с ним своими мыслями, рассказывали о своих неудачах и успехах.

— Сегодня нам удалось заснять Десятую батарею Матушенко, а на фоне Константиновский равелин, как в 1854 году! — похвастался я. Для нас это был удачный кадр, а он воспринимал все гораздо глубже.

— Да, это мысль! Вот ведь — какая штука история! Она, как видите, повторяется. И здорово, что вы нашли воплощение этой мысли, такое лаконичное и простое…

Зима в Севастополе выдалась суровая.

15 декабря каждый уголок города был фронтом. Ни один дом, ни один клочок земли не был в безопасности, и люди переселились в убежища. Под землей находились и предприятия.

17 декабря начался второй штурм города. На направлении главного удара враг имел огромное превосходство в живой силе и в технике. В ходе боев немцам удалось прорваться через Мекензиевы горы к шоссе и железной дороге. Немцы отдельными группами появлялись даже на Братском кладбище и Северной стороне. Наши резервы были исчерпаны. Прорвавшиеся 21 декабря через блокаду корабли привезли из Туапсе Семьдесят девятую стрелковую бригаду морской пехоты полковника Потапова, а 23 декабря — Триста сорок пятую стрелковую дивизию полковника Гузя.

И уже 22 декабря прорвавшийся к Северной бухте противник был отброшен нашими частями, в составе которых была бригада Потапова, а 24-го контратака дивизии Гузя остановила наступление врага на Мекензиевы горы.

В конце декабря нас вызвал к себе Борисов. Мы ехали к нему после съемки на батарее Матушенко. На батарее мы узнали, что в дзоте № 11, отбитом у немцев, нашли тела восьми моряков, оборонявших дзот под командой старшины второй статьи Сергея Раенко. В гарнизон дзота входили также матросы Раенко, Калюжный, Погорелов, Доля, Мудрик, Радченко и Четвертаков. Они сражались в районе деревни Дальняя (Камышлы) на направлении главного удара. Трое суток горстка храбрецов отбивала атаки гитлеровцев. К ним с боеприпасами прорвались политрук Потапенко, матросы Корж, Король, Глазырин. Все, кроме Глазырина, погибли.

Оставшись один среди погибших товарищей, Глазырин продержался до ночи, а ночью, прихватив с собой ручной пулемет, прополз на командный пункт части. Дзот пал 20 декабря. А теперь его отбили и у Калюжного нашли записку:

«Родина моя! Земля русская!

Я, сын ленинского комсомола, его воспитанник, дрался так, как подсказывало мне сердце. Бил гадов, пока в груди моей билось сердце. Я умираю, но знаю, что мы победим.