Николай Кожевников - Гибель дракона

Утром заболели Петровский и Цзюн Мин-ци. Человеку без имени приходилось ухаживать за тремя больными.

Кожа на теле Лизы стала красновато-розовой и словно припухла, приподнялась. Усилилась головная боль. Ломило ноги и руки, закованные в тяжелые кандалы. Поминутно хотелось пить, но воды не было.

Человек без имени пил в день не больше кружки. Он берег воду больным. Иногда, поднимаясь ночью, чтобы положить влажные тряпки на иссохшие губы пышущих жаром людей, он думал о бесполезности своих стараний: если не от этой, так от другой болезни они все равно умрут. Но чувство сильнее разума, и оно заставляло вскакивать, лить драгоценные капли воды в открытые, хрипящие рты.

Ежедневно в обед в камеру приходил врач в ослепительно белом халате, надетом на мундир. Он измерял температуру больных. Считал и записывал пульс, осторожно касаясь больных пальцами, затянутыми в тонкие резиновые перчатки. Потом тщательно выслушивал арестованных. Солдаты, тоже в перчатках, грубо ворочали стонущих людей. Бросив больных раздетыми, японцы уходили. Человек без имени медленно и осторожно перетаскивал бесчувственные тела на солому и одевал их. Труднее всего ему приходилось с Лизой. Он старался не смотреть на обнаженное женское тело с едва заметной высохшей грудью, страшное в своей наготе.

Ненависть к японцам давала человеку без имени силу и упорство. Порой хотелось кричать, биться головой о холодную липкую стену. Но он сдерживал себя. Он вспоминал. Перед глазами плыли равнины Китая, покрытые квадратиками рисовых полей. Густые заросли чумизы и гаоляна, где он прятался в детстве, напроказив дома. Или вспоминался город — там он впервые начал понимать жизнь, там узнал правду, ставшую путеводной звездой. Яркой, красной звездой, зовущей к счастью. А потом пришел период борьбы. Борьбы, в которой он всегда побеждал. Так было в Чжалантуне, в Цицикаре. Потом — партизанский отряд. Боевые друзья — Шин Чи-бао, Ван Ю, Римота. И порой не верилось, что такие же люди, как Римота, приносят столько мучений беспомощным, бесправным заключенным...

Ярче всех было воспоминание о предательстве. Человек без имени сжимал зубы, а память услужливо рисовала картины прожитого. Беспощадно ярко.

...Их было пятеро. Уже под вечер они вошли в пустую фанзу, где должны были встретить связного из Бухэду. Еще дорогой он, Чы Де-эне, замечал: Чжо-шу чем-то взволнован. Но приписал это новизне ощущений. Чжо-шу впервые шел в разведку, немного боялся. «Не считай птиц, друг Чжо! — шутил Чы Де-эне. — Не дрожи, как мышь, наскочившая на кошку». Разведчики смеялись, Чжо-шу отшучивался... Когда они вошли в полутемную фанзу, сзади послышался окрик: «Руки вверх!» Чы Де-эне начал стрелять. Он никогда не выпускал из рук оружия. Стреляли и разведчики. Стрелял и Чжо-шу, но только в своих! И улыбался. Улыбался! Чы Де-эне убил предателя, и потому он, Чы Де-эне, не смог бежать, как те двое: в его пистолете это был последний патрон...

Товарищи узнают, что он, Чы Де-эне, не сдался врагу. Он молчит. Он — человек без имени. И только. Товарищи... Дальше была запретная черта. Ни слова о товарищах! Кто знает: может быть, и он будет скоро метаться в бреду и скажет то, о чем молчал под пытками. Поэтому лучше забыть все. Даже для себя.

Даже собственное имя. Он член Коммунистической партии Китая, не имеющий имени, — вот все, что узнали о нем японцы.

Казалось, время замерло. Не было ничего, кроме мечущихся людей, не слышалось ни звука, кроме стонов, заставлявших вздрагивать.

Научный сотрудник Иосимура много работал. О его колоссальной трудоспособности и рассеянности сотрудники рассказывали анекдоты. В растрепанном запятнанном халате, в перекошенных очках на курносом, словно продавленном носу, он мог появиться в любое время суток в самых неожиданных местах. Он работал без отдыха, как рикша. Исии любил его, ценил в нем неутомимого исследователя, пытливого экспериментатора. Во внутренней тюрьме отряда Иосимура имел свои камеры, где всегда было достаточно «подопытного материала». Занимаясь культивацией бактерий тифов, Иосимура искал трудно излечимую форму с длительным скрытым периодом и тяжелыми осложнениями. Его внимание привлек возбудитель «Рекедзий мудзера», дающий отчетливую клиническую картину крысиного сыпного тифа. В большинстве случаев тиф давал менинго-энцефалит, тяжело поражавший нервную систему. На семнадцатый день после заражения первых «бревен», не доверяя истории болезни, которую вел младший врач, Иосимура сам, закончив препарировать селезенку умершего от тифа, навестил глубокой ночью в сопровождении младшего врача и двух санитаров внутреннюю тюрьму.