Николай Кожевников - Гибель дракона

Фрол Куприянович решительно зашагал к складу. Он пересек улицу и подошел к широко распахнутым дверям. Исковерканный замок попался под ноги. Он поднял его и осмотрел. Никуда не годится! Отбросил в сторону. Мелькнула мысль: может, починить? И уже наклонился, чтобы поднять замок, но его толкнул проходивший мимо китаец с мешком муки на плечах. Фрол Куприянович наступил на полу своего халата и упал на четвереньки. Китаец торопливо сбросил мешок и помог старику подняться.

— Ушибся, дядя? — участливо спросил он, заглядывая Зотову в лицо, но вдруг отшатнулся и сказал сурово: — Тебе, дядя, помирай поди-ка нада. Шел бы ты домой! Ходи-ка! — решительно закончил он и подтолкнул Зотова.

Фрол Куприянович хотел по привычке выругаться, осадить зарвавшегося «ходю», но вокруг них собиралась молчаливая, хмурая толпа истощенных, одетых в лохмотья людей. Подобрав полы халата, прижимая к животу карман с драгоценными ключами, Зотов убежал в сад и, забравшись в чащу смородины, затаился, как мелкий воришка. Умирать! Всем своим существом Зотов протестовал против смерти. Он будет жить! Назло этим голодранцам! Во вред им. Врут! Опять настанут для него золотые дни, уж он сумеет рассчитаться... Кто этот китаец? Лицо как будто знакомое... Грузчик! Грузчик, которого он уволил! Болел китаец, что ли? Но имени бывшего грузчика Фрол Куприянович припомнить не мог. А имя-то и казалось ему самым главным. Без этого он не сможет найти преступника...

Зотов встал и направился к дому. Пусть грабят склады. В конце концов черт с ними! Не вечно здесь будут русские. Они все равно уйдут. С новым правительством он сумеет договориться — какое бы оно ни было, китайское или Черта Ивановича Веревкина! Все равно, только бы не коммунистическое.

Фрол Куприянович запер двери на все засовы, опустил в кабинете темные шторы и, вытерев вспотевшую лысину, зажег свечу, присел к письменному столу. Голова слегка кружилась. Нужно бы подкрепиться, но за продуктами придется идти в другой конец дома, на кухню, по темным страшным комнатам. Зотов остался на месте, неподвижный, как изваяние, только пальцы, странно голые без перстней и колец, слегка шевелились.

Стрельба и взрывы откатывались теперь все дальше — к сопкам, за реку, на дорогу к Хингану. Это уже не тревожило Зотова. Он принял решение: пережить как-нибудь страшное, смутное время, затаиться. Кому понадобится старик? Ну, разграбят имущество, растащат обстановку. А золото и ценные бумаги он под утро закопает. Вскроют сейф, найдут безделушки и ковры. И Зотов довольно усмехнулся. Нет, его не так-то легко пригнуть!

Рассеянный взгляд упал на серебряный с чернью поднос для писем. Вечером Зотов рано уснул и не успел просмотреть почту. А теперь-то к чему она? Вчерашний день! Перебирая цветные конверты, старик внезапно ощутил слабость. Сердце будто остановилось. Адрес на белом измятом конверте был написан до ужаса знакомым почерком. Угловатые косые буквы как будто бежали, торопясь, догнать друг друга. Фрол Куприянович дрожащими пальцами разорвал конверт. Выпала небольшая сложенная вдвое бумажка.

«Я узнал, что ты предал Лизу. Человек без чести и совести не имеет права иметь детей — у меня теперь нет отца».

Вот оно, возмездие... Совсем не оттуда, откуда ждал. Ни надежд на лучшее, ни будущего больше нет.

Батальон занял последнюю линию японских окопов. Сопротивление самураев было сломлено. Они ушли под землю в коридоры дотов. Горячее дыхание боя еще не замерло: вели пленных, несли раненых. Саперы минировали каждую щель, откуда могли выползти японцы.

Вечерело. От реки повеяло прохладой. Солдаты снимали каски, подставляя потные головы свежему ветру.

Карпов спускался по сопке в штаб батальона. Подходя к санпункту, услышал:

— Зайцев, носилки за Ковровой! Она правее дота... — Тот, кто кричал, вдруг умолк, увидев Карпова.

«Ольга?..» Карпов остановился. Казалось, ударили по сердцу, и оно сжалось. Ему хотелось сорваться и бежать, бежать — искать Ольгу. Но сил не было, тело не повиновалось ему. И куда бежать?.. Он с трудом повернулся и увидел, что из ближнего окопчика ему призывно машет рукой связист. Голова кружилась. И вспомнился вдруг опять Подгалло. Пересиливая растущую слабость, он заставил себя пойти. Тяжело дыша, словно эти десять шагов он нес непосильную тяжесть, присел в окопе и взял телефонную трубку. Откашлялся.

— Слушаю!

— Двадцать четвертый? — издалека спрашивал подполковник Сгибнев.

— Так точно.