Франтишек Фрида - Опасная граница - Повести

— Ганс, я вас не узнаю, вы стали совсем другим человеком, — говорила ему Марихен.

Он ходил к Кречмерам почти каждый вечер, приносил то кусок колбасы, то фаршированную рыбу, и девушка сердилась, что он зря тратит деньги.

— Для кого мне экономить? У меня никого нет, только ты и твой отец. А жизнь коротка... — смеялся Ганс. Ему очень нравилось бывать у Кречмера, есть, пить и болтать о разной чепухе.

— Марихен, Ганс, наверное, жениться собрался, — добродушно подтрунивал над ним Кречмер. — Ты обратила внимание, какой порядок навел он в своем доме? На свадьбу-то нас пригласишь? А кто же, интересно, твоя избранница?

— Мне и одному неплохо, — отмахивался Ганс.

— Просто не хочешь признаться, что тебе не хватает женщины.

— Может, женщины мне и не хватает. Только такую, какую бы я хотел, все равно не найдешь.

— Небось молодую хочешь подцепить да красивую. Сорокалетняя тебя, конечно, не устраивает.

— А где найти сорокалетнюю красавицу? — улыбнулся Ганс.

— Дайте объявление, — предложила Марихен.

— И заполучишь бабу, от которой потом до смерти не избавишься?

— Вы сейчас в самой поре, — сказала девушка, и он понял, что она не шутит. — Жизнь ваша приобретет сразу иной смысл.

— Да, совершенно иной, — усмехнулся Кречмер. — Станешь каждый день ругаться с болтливой бабой, которая будет попрекать тебя самой маленькой рюмкой водки, ссориться из-за каждого гроша, препираться по любой мелочи. Женщина — это все равно, что собака в овечьей шкуре. С виду добрая, незлобивая, она все время крутится рядом, рычит и кусает, чтобы не уходил слишком далеко, не засматривался на других...

— Папа, ну о чем ты говоришь! — рассердилась девушка. — Ведь Ганс обидеться может.

— Йозеф прав. Тут как-то подошла ко мне в лавке Вернерова, все крутится около да говорит, мол, выгляжу теперь хорошо, словно помолодел. А мне, как увидел ее крючковатый нос да злые глаза, даже нехорошо стало.

— Вернерова не так уж некрасива, Ганс, — вступилась за женщину Марихен. — Она тоже одинокая, дети выросли...

— Ее старший с нацистами якшается. Когда они у Рендла проводили свое собрание, он еще с одним молокососом стоял возле дверей. Сапоги начищены, на голове фуражка с лакированным козырьком, на поясе ремень с пряжкой, а на ней надпись: «С нами бог». Страшный как сто чертей! Чтобы такой жил в моем доме...

— Сегодня выбирать не приходится, это как чума. Я не удивлюсь, если и нас начнут агитировать подать заявление.

— Пусть приходят, я их быстро вышвырну.

— Что они вам сделали? Почему вы их так не любите? — спросила Марихен.

— Послушай, девочка, я же старый социал-демократ.

— Какой вы социал-демократ, если и собрания-то редко посещали...

— Это правда, но на фабрике я некоторое время был партийным активистом... Мы честно относились к людям, старались им помочь, а эти крикуны и хвастуны...

— И сколько вас, социал-демократов, осталось? — с легкой усмешкой поинтересовался Кречмер.

— Да, нас осталось немного. Видимо, мы были недостаточно решительны и активны. Думали, люди нам всегда будут верить...

— А что вы для них сделали? Ничего. А в конце концов Мюллер всех вас выгнал на улицу.

— Ты нрав, но из-за этого я не стану менять свои убеждения, — с печалью в голосе сказал Ганс и сменил тему разговора.

Лес превратился в сплошное хлюпающее болото, мох и хвоя пропитались водой, словно губка. Кое-где снег еще не сошел, в основном на северном склоне Вальдберга, но уже напоминал кашу. А по ночам слегка подмораживало — зима все еще не сдавалась, хотя от деревьев пахло весной. На опушках появились косули и олени, выискивавшие молодую поросль. Они настороженно поворачивали свои увенчанные коронами головы при каждом звуке, даже самом слабом.

Контрабандисты опять принялись за работу. Ходили они через день. Изредка на германской стороне их поджидала Марихен и переводила через границу. Для нее это были прогулки, которых она всегда ожидала с нетерпением. Она не боялась ночных переходов, так как была знакома с чешскими таможенниками и с германской пограничной охраной. Иногда она останавливалась с патрульными у пограничных камней, разговаривала, смеялась, в то время как Кречмер и Ганс пересекали границу в другом месте, километром дальше. Только Кучеру Марихен избегала. Правда, она отвечала на его приветствия, когда они встречались в деревне, но довольно сдержанно, будто это был совсем чужой человек.

— Что я тебе сделал? — спросил он ее однажды, когда девушка выходила из магазина Кубичека.