Борис Зубавин - Было приказано выстоять

Я не ожидал этого и растерялся.

— Ну что ты! — сказал я. — Что ты плачешь? Да ты сядь, сядь.

Он сел, а я подумал, что ступеньки каменные и ему холодно. А он все плакал. Кусая нижнюю губу, тихо всхлипывал и, отворачиваясь, вытирал рукавом слезы.

Тогда, ничего не сказав ему, я пошел искать госпиталь.

Но в госпитале, единственном, который успел пока перебраться в городок, долго не могли понять, о какой женщине так настойчиво я спрашиваю. Я горячился, досадовал. Ко всему этому я не знал, как ее зовут. Наконец хирург понял меня и спросил, какое отношение имею я к женщине. Я ему ответил, что это, собственно, неважно, что я посторонний.

— Скончалась, — сказал хирург, глядя на меня поверх очков, и мне показалось, что он хочет боднуть меня.

— Скончалась? — спросил я.

— Да, сегодня ночью.

— Почему? — глупо спросил я.

Он пожал плечами.

Пока я был в госпитале, на площади произошли заметные изменения: телеги и толпа были потеснены, и на освобожденном месте стояло около дюжины грузовиков. Офицеры пересыльного пункта усаживали на эти машины детей и стариков, выкликая их по длинным спискам. Некоторых долго искали на площади.

А мальчишка по-прежнему торчал на ступеньках лавочки колониальных товаров. В одной руке он держал большой кусок вареного мяса, а в другой — ломоть хлеба и, кусая от них по очереди, жадно ел, то и дело с любопытством оглядываясь на свой велосипед. Около него стояли Койнов, Береговский и Лабушкин.

— Хороша у тебя машина, — сказал Лабушкин.

— Ага, — сказал мальчишка и опять с удовольствием оглянулся на велосипед. — Мировой.

— А отец твой где? — тихо опросил Койнов.

— Отец… — сказал мальчишка и откусил мясо. И все стали ждать, пока он прожует. — Может, воюет, — сказал он, набив полный рот.

— Один, значит, остался, — сумрачно глядя на мальчишку из-под мохнатых бровей, сказал Койнов. — Куда же ты теперь пойдешь?

Мальчишка так удивился этому вопросу, что даже перестал есть. Потом он внимательно посмотрел на каждого из нас по очереди.

— Умерла мать… — тихо произнес он, и видно было, что он давно уже понимал неизбежность такого конца. — Куда же мне теперь? — нерешительно спросил он.

— Что же, у тебя барахла-то вроде никакого не стало? — спросил Койнов, хозяйственно оглядываясь.

— Было, — сказал мальчишка, вздохнув, — там всякое… Я сегодня все на велосипед сменял с одним парнем тут. Мне оно не нужно теперь, а я давно хотел велосипед. Во, две камеры запасные дал тот парень. Умерла мать… — снова произнес он глухо и горько, и крупные слезы посыпались по его щекам.

— Да, — протянул Койнов, глядя на мальчишку и с силой растирая свой подбородок ладонью. — К кому же ты пойдешь? Надо к кому-то идти… Все вон идут к кому-то, а ты?

Видно было, Койнова очень огорчает, что мальчишке некуда идти. Он задумался.

— Ты, однако, айда к нам, в Сибирь, — неожиданно сказал он, посветлев застенчивой улыбкой, и оглянулся на товарищей, — ко мне то есть, — смущенно добавил он, обращаясь к Береговскому.

— Ясно, — коротко и одобрительно сказал тот, неторопливо дымя трубкой.

Койнов заговорил смелее, видя, что даже Береговский отнесся к этому серьезно.

— Парень ты, видать, смышленый. Я тебя человеком сделаю. К Дарье Семеновне пойдешь, к жене то есть. Придешь и скажешь: «Вам, мол, Дарья Семеновна, поклон от мужа из Германии». И все. И будешь жить. Про один поклон скажешь — и она тебя не отпустит. Про остальное хочешь — говори, хочешь — нет… У нас там приволье, тайга рядом. А зверья всякого — куда! Будешь охотником. Айда! Вот я тебе адресок дам. — Он вытащил из кармана карандаш и тетрадку, подумал и, прежде чем написать, строго предупредил, грозя карандашом: — Только чтоб без баловства.

— Кажется, ему лучше поехать в Одессу, — серьезно сказал Береговский.

— В вашей Одессе одни камни, что хорошего? — сказал Койнов.

— Святые камни, забыли вы сказать, — вежливо повернулся к нему Береговский. — Вы, наверное, никогда не поймете, что такое Одесса. Это — город моряков и музыкантов. Великий город мужественных и доверчивых людей. Поезжай в Одессу, — сказал он мальчишке. — Ты будешь моряком.

— А ты чего не стал моряком? — спросил Койнов, отдавая мальчишке записку. Он, кажется, не на шутку решил защищаться.

— Нет, вы слышали, что он спросил? — с удивлением повернулся Береговский ко мне. — А кто я, по-вашему? — тут же накинулся он на Койнова. — Кто? — Он перевел дыхание и, тыча мундштуком в Койнова, сдержанно продолжал: — Милый папа, пока вы стреляли своих линючих белок, я ходил в Сингапур и Сан-Франциско. А вы слышали что-нибудь о паруснике «Товарищ»? Нет? Так я вам скажу, что на этом красивейшем корабле я плавал два года. Меня знают все капитаны, которые кидают якорь в Одесском порту. Ясно? Или еще? Ты едешь в Одессу, — решительно сказал он мальчишке, — и будешь жить на Дерибасовской, у моей мамы. Она примет тебя, как родного сына. — Он отобрал у оторопевшего Койнова карандаш, бумагу и стал записывать свой адрес.