Николай Куликов - Между СМЕРШем и абвером. Россия юбер аллес!

Когда мы сели на одну из скамеек (кроме нас, в сквере никого не было), он процедил сквозь зубы:

— Так что тебе известно насчет того убийства?

— Капитана СС убил ты. Я это видел собственными глазами!

У Яковлева были крепкие нервы — он даже позволил себе снисходительно посмеяться:

— Кто тебе поверит?! Твое слово против моего — это просто смешно!

— Почему только слово? Вот документ из полиции.

Я протянул ему свернутый вчетверо лист, который достал из нагрудного кармана. Я знал, что одними словами Яковлева не проймешь — а потому еще при первой встрече с Горячевым попросил его, чтобы Гунар Красовский у себя в полиции сфабриковал на подлинных бланках и с настоящей печатью некий документ. К счастью, Гунар его изготовил еще до своего ареста. Теперь его внимательно читал Яковлев: по мере прочтения ухмылка постепенно исчезала с его лица. Еще бы! Это был практически неотличимый от подлинного «Протокол осмотра места происшествия» — того самого подъезда, где был обнаружен труп гауптштурмфюрера. Среди прочих казенных фраз на немецком там была и такая: «…на козырьке фуражки убитого явственно отпечатался большой палец неизвестного лица. Данный отпечаток не принадлежит Круминьшу, что установлено дактилоскопической экспертизой. Следовательно, он может принадлежать вероятному убийце…» Тут же был подколот листочек поменьше — справка из архивного отдела криминальной полиции Лиепаи. В ней было сказано: «В картотеке полиции отпечатка неизвестного лица не обнаружено».

— Они бы его обнаружили, если бы имели доступ к секретным картотекам 6-го Управления, — сказал я, когда Яковлев вернул мне бумаги. — Это твой отпечаток!

Конечно, я блефовал. Но мой расчет оказался верен — по изменившемуся тону Яковлева я понял, что прочитанное произвело на него сильное впечатление.

— Что вам надо? — спросил он каким-то хриплым, враз осипшим голосом.

— Ты даже не поинтересовался, кого я представляю.

— Я знаю, кого вы представляете! — отрезал он зло. — По крайней мере, не швейцарский Красный Крест — это уж точно!

«В выдержке ему не откажешь… Даже чувство юмора не потерял», — подумал я. Вслух же сказал:

— С чего бы, Александр, ты вдруг начал мне «выкать»? Расслабься, можно и дальше на «ты» — мы же с тобой напарники.

— Слушай, ты! Иван, или как там тебя! Не рано ли торжествуешь? Вот сдам тебя в гестапо — глядишь, и зачтется — даже если на меня и «повесят» убийство того эсэсовца! Я-то, может, пойду в штрафной батальон, а вот ты, Ванюша, точно на виселицу!

— А куда в таком случае «пойдет» твой восьмимесячный сын? — спросил я тихо. — С семьями изменников гестапо не церемонятся, а я вполне могу заявить, что ты уже давно на нас работаешь. Поэтому обращаться в гестапо я тебе не советую…

Конечно, это был удар ниже пояса, но разведка вообще вещь жестокая, к тому же передо мной был гитлеровский диверсант и убийца.

Упоминанием о сыне я его, похоже, крепко «достал»: аж побелел, желваки заходили. От такого можно всего ожидать: сам видел, как он коротким взмахом руки отправил в «мир иной» рослого гауптштурмфюрера. Поэтому правую руку я опустил в карман шинели, где у меня лежал пистолет. Затем спросил:

— А все же, за что ты убил эсэсовца?

— Не твое дело! — отрезал Яковлев. — Ты что, только за этим меня и пригласил?

— Не только. Еще я хотел передать привет от твоей матушки, Анны Тимофеевны.

Вот тут, похоже, он на несколько мгновений действительно потерял над собой контроль. Его рука неуловимым движением скользнула к кобуре, висевшей на поясе поверх флотской шинели, и по его потемневшему вмиг сузившемуся взгляду я понял: еще секунда — и он будет стрелять! Но я был готов к такому повороту: выхватив из кармана компактный «браунинг», властно приказал:

— Сиди и не дергайся!

Мой взгляд тоже не сулил ничего хорошего, и Яковлев это понял. Ссутулившись, он медленно положил руки на колени. Так он сидел с полминуты, потерянно уставившись в землю прямо перед собой.

Потом тихо спросил:

— Где она?

— С твоей матерью все в порядке. Конечно, она не на курорте. Отбывает ссылку на спецпоселении — между прочим, за сына — изменника Родины! Но ты не маленький, неписаные законы разведки знаешь: поможешь нам — поможешь и матери.

— Обложили, сволочи… — произнес Яковлев обреченно. — И эти, и те… У одних сын, у других мать…

Казалось, он разговаривает сам с собой, при этом столько неподдельной горечи и отчаяния прозвучало в его словах, что во мне вдруг шевельнулось что-то вроде жалости к этому человеку…