Владислав Шурыгин - Зенитная цитадель. «Не тронь меня!»

— Сыпь, Коля! Давай, Тимоша! На-шу!

Тимофей Бесчастный подошел к баянисту, коснулся его плеча. Шепнул что-то. Николай Афанасьев согласно кивнул. Бросил вниз по кнопкам пальцы — повел мелодию старинного вальса.

Матросский круг расступился. Но Тимофей какое-то время еще стоял, опустив кудрявую голову, точно вслушивался. Выбирал в мелодии место, паузу и вдруг стремительно вышел на середину, крутнулся чертом, сыпанул дробь. А баянист только и ждал этого выхода, россыпи этой — сделал паузу, чтобы каждый стук кожаных подметок был явствен и четок. И снова зазвучал вальс. Старинный, хорошо всем знакомый. Милая душе музыка, без памятного названия.

Бесчастный умеет плясать. Бьет не всей ступней. На носках ходит, ими отбивает, только сверкают начищенные ботинки!

В нужный момент полузамрет, выгнется, потянет ножку — «ш… ик», «ш… ик» — поет, шипит кожа по толстой броне.

Сверкают, искрятся глаза зрителей. Старшина Михаил Бойченко, сам того не замечая, приплясывает на месте, Костя Румянцев подталкивает локтем в бок Лешу Рютина. И сейчас будет, как бывало не раз. Едва стихнет вальс и радостный гул голосов, Костя озорно крикнет: «Яблочко»!» Будет «Яблочко»! И выходи в круг, кто хочет. Умеешь не умеешь — пляши, коли душа просит. На что Воронцов не плясун, и тот выйдет вперевалочку, начнет неловко, старательно выделывать «смоленские коленца». И может, как обычно, с силой хлопнет его по плечу Костя Румянцев: «Убивали нас, Лешка, — не убили! В Черном море топили — не утопили! Жи-вем!»

После этого озорного «живем!» еще веселее пойдет пляска, и запыхавшийся Воронцов будет наблюдать коленца москвича Румянцева, будет терпеливо слушать похвальбу о том, что Костя в Сокольниках на танцплощадке такое выделывал»!

В кают-компании собрались командиры. Подводили итоги дня, набрасывали на листах бумаги схемы проведенного боя, разбирали варианты и упущенные возможности…

Разбор подходил к концу, а глухой гул голосов, звуки музыки по правому борту, в кубрике, не утихали.

— Что-то разошлись… — Середа вопросительно взглянул на Мошенского — как относится тот к шуму. Но командир вроде бы ничего не замечал, был спокоен, умиротворен. Очень он доволен сегодняшним днем. Пусть повеселятся, малость разрядятся люди.

— Твои небось, Николай Михайлович? — уже миролюбиво спросил комиссар у Даньшина.

Тот пожал плечами. Может быть… Мошенский поднял от стола усталые глаза:

— Итак, товарищи… Режим экономии боеприпасов — главнейшая наша задача. Берег говорит, что снарядов нет. Корабли в Севастополь прорываются с боем. Теперь им прорываться стало еще труднее. Разъясните это людям. Беречь каждый снаряд. Боюсь, что скоро нам придется отказаться от заградогня, от завес. Придется вести стрельбу только по пикирующим самолетам…

— Но ведь это… — насторожился Хигер, но Мошенский жестом остановил его:

— Знаю. Я же сказал — может так случиться… У вас что-нибудь есть, комиссар?

Мошенский повернулся к Середе. Тот кивнул — есть. Не торопясь, развернул сложенный вчетверо листок бумаги.

— Хочу довести итоги подписки. Подписка на Государственный заем проведена у нас, товарищи командиры, организованно. Личный состав батареи проявил активность и высокое политическое сознание. Мы подписались на сумму 46 435 рублей. Наличными внесено 15 522 рубля. Активнее всех участвовала в подписке на заем батарея товарища Даньшина.

Сегодня лестные вести сыпались на Даньшина весь вечер. Только что за дневную стрельбу его отметил командир, теперь комиссар хвалит.

— Если конкретнее, то люди наши выглядят так… — продолжал комиссар. — Кандидат в члены ВКП(б) кок Кийко Иван Кузьмич подписался на двухмесячный оклад. Беспартийный Кукурудзе, наш сигнальщик, на восьмимесячный. Причем половину внес наличными.

Командиры оживились. Кто-то пошутил, что хоть здесь Кукурудзе не подкачал, а то на мостике во время боя приседает на корточки.

— Насчет корточек не будем, — оборвал Середа. — Всяк боится по-разному. Главное, чтобы воевал. А у нас все воюют. Это наш плюс.

Середа не заметил, как употребил любимое выражение Мошенского: «Это наш плюс». Лейтенанты весело переглянулись.

— Военфельдшер товарищ Язвинский, — Середа сделал паузу и, довольный, продолжил: — подписался на две тысячи рублей. Тысячу рублей внес сразу. Хорошо, Борис Казимирович. Это по-комсомольски.

И опять оживление, шутки. Пора, мол, Борису Язвинскому с таким высоким сознанием в партию подавать.