Николай Чебаевский - Страшная Мария

Заметив, что Мария отстала, Ванюха подскакал к ней, спросил с беспокойством:

— Что случилось?

Мария не ответила. Ванюха оглянулся по сторонам, прислушался, пытаясь уяснить причину странного поведения Марии.

— Слышь-ка, хлюпает вроде… — пробормотал он озадаченно.

— Что хлюпает? — сердито спросила Мария. — Вечно ты несешь околесицу. И впрямь «соври-голова»!

— Чего я мелю? — обиделся Ванюха. — Я же слышу — хлюпает… Дите вроде, там вон, под кустом…

Мария уже не слушала Ванюху. Она мигом выметнулась из седла, бросилась к кусту, оголенному, с немногими побуревшими, еще не обитыми ветром листочками.

Хотя не совсем рассвело, Мария сразу увидела желтый сверток. Наклонилась, подняла.

В домотканом одеяльце действительно был закутан ребенок. Отчаянно крича, он, видимо, сорвал голос и теперь только всхлипывал. Даже не всхлипывал, а словно захлебывался воздухом.

Подбежал Ванюха.

— Экое диво! Кто ж его тут кинул?

Мария побаюкала ребенка на руках, прижала к себе. Он успокоился, стал искать губами грудь.

— Мать моя, еще сосунок. Вот это находка! — весело рассмеялся Ванюха. — А не беженцы ли его обронили? Вот драпали так драпали. Хватятся, а ребеночка — фьють!

— Заткнись! — зло оборвала его Мария. — Треплется и треплется без останову. Какие беженцы? Куда они тут могли ехать?

— Те и беженцы, которых из Высокогорского турнули. Навстречу-то нам сколько тащилось. А эти, видать, на пасеку подались, на борщовскую.

— Верно, я и забыла. Ну-ка, подержи.

Она подала сверток Ванюхе, легко вскочила в седло, подхватила опять ребенка и помчалась к пасеке, укрывшейся в березовом колке верстах в трех от того места, где нашли ребенка.

Подводу старика Борщова они догнали на переезде через речушку. Телега, на которой громоздились кованые сундуки, туго набитые мешки и разноцветные узлы, застряла. Колеса глубоко врезались в илистое дно. Пара дюжих лошадей не в силах была выдернуть воз на берег.

Матвей Борщов крепко сдал за последний год. Теперь он уже не выглядел здоровяком, а был просто долговязый, жилистый старик. Уцепившись за оглоблю коренника, он тянул телегу, помогая коню.

Сноха его, Катерина, раздобревшая, полнотелая, упершись ногами в грязный берег, подталкивала телегу сзади. Но воз не двигался.

Когда Мария и Ванюха подскакали к ним, старик и молодица оторопели. Они сразу увидели, что за сверток держит в руках партизанка.

— Твой? — жестко спросила Мария.

— Ой, не знаю!.. Ой, погляжу… — Катерина полезла на воз, пошарила среди узлов. — Батюшки мои, и вправду уронили…

— Уронили! — яростно крикнула Мария. — Ребенка потеряли и не хватились, а сундуки да барахло всякое, небось, до последней тряпки сберегли! Как черти кожилитесь…

Не помня себя, Мария вытянула Катерину плетью. Та взвизгнула, завопила:

— Господи, да за что бичом?

— Тебе еще не понятно? Тогда я растолкую!

И Мария несколько раз хлестнула бабу по спине. Вырвалась наружу неизбывная ненависть к Борщовым. Хоть и была Катерина когда-то подружкой по вечеринкам, но теперь-то она сноха Матвея, жена Семки Красавчика, повинного в зверской расправе над ее Иваном, в злодейском погубительстве Танюшки. А тут еще и собственного ребенка, стерва, изволила потерять!..

Наверное, Мария избила бы Катерину до полусмерти, не обвейся плеть о спицу колеса. Пока Мария дергала, освобождала ее, старик успел крикнуть:

— Да не наша это соплюха! Лизки Прониной она! Спасли мы ее…

— Лизки? Какой Лизки?

— Говорю, Прониной! Лизку-то вчерась подстрелили с колокольни, а Катька, дура, пожалела сиротинку, подобрала на горе себе.

— Не бреши, старый! — опешила Мария. — Где ж тогда Катеринина грудняшка?

— Так своих-то ране на пасеку отвезли. При Лешке они там… А теперь вдругорядь едем.

Опомнилась немного и Катерина, заголосила:

— Ой, господи, где справедливость?.. Я душу живую пожалела, и меня же за то кнутом!

Мария поняла: не врут Борщовы про ребенка. Круглая теперь сирота: отца каратели повесили еще весной, а вчера, значит, и мать подстрелили. Все ясно. Но вот в поведении Борщовых разобраться было труднее. Все у них в семье перепуталось так, что сам черт голову сломает. Понятно, почему Семка стал начальником колчаковской милиции и лютовал вместе с карателями. Однако какой леший мельника Степана занес вместе со стервой Фроськой в анархисты? Трудно уяснить и то, почему сам Матвей Борщов не укрылся в церкви, когда беляки заперлись там, а остался в селе, которое заняли партизаны. Объяснимо, почему Катерина подобрала грудняшку убитой Лизаветы: сердце какой бабы позволит оставить живое дите возле трупа? Но откуда взялось такое великодушие у Матвея, как он позволил это Катерине? Мария не могла уразуметь все это и недоверчиво спросила: