Борис Тартаковский - Квадрат смерти

— Я не женатый, — засмеялся Филатов.

— Дурак ты, — рассердился Виктор. — А этот «мессершмитт» завтра мальчонку твоего друга расстреляет из своего шмиттовского пулемета. Тебе не жалко?

Передышка в Севастополе, как и предполагали опытные люди, длилась недолго. То ли Гитлера взбесила неудача под Москвой, где советские войска перешли в контрнаступление, или не терпелось скорее захватить Крым, а этого нельзя было достичь, не взяв Севастополь, но 17 декабря на рассвете тяжелые танки и пикирующие самолеты атаковали позиции защитников Черноморской столицы, а фашистская артиллерия открыла огонь на всем протяжении фронта.

Случилось так, что в числе первых вступили в бой с фашистами морские пехотинцы. Это были молодые моряки с боевых кораблей и курсанты электромеханической школы. Многие из этих юношей были еще не обстреляны, некоторые попали на флот прямо со школьной скамьи. Но эти парни были полны отваги, их вела в бой ненависть к врагу и любовь к Родине.

Именно такими были и защитники дзота № 11, оказавшегося на линии обороны, которую держали морские пехотинцы.

Ночью, в землянке, освещенной фронтовой парафиновой плошкой, комсомольцы — делегаты от тех парней, которые насмерть стояли на линии обороны в долине реки Бельбек, у Камышловского оврага, на Мекензиевых Горах, дали клятву:

«Не отступать назад ни на шаг!

Ни при каких условиях не сдаваться в плен, бороться с врагом по-черноморски, до последнего патрона, до последней капли крови.

Быть храбрым и мужественным до конца. Показывать пример бесстрашия, отваги, героизма всему личному составу…»

Алексей Калюжный — юноша из далекого села на Кировоградщине, был морским пехотинцем из дзота № 11, вставшего на пути гитлеровских полчищ. Они рвались к Севастополю через Мекензиевы Горы, и врага нужно было остановить во что бы то ни стало.

Бой шел с нарастающей силой весь день и всю ночь, но Алексею и его товарищам казалось, что прошло много дней и ночей с рассвета восемнадцатого декабря, когда гитлеровцы решили взять с ходу маленькую крепость на северном склоне высоты 192,0.

В бой с дзотом вступила немецкая артиллерия, его засыпали снарядами, казалось, уничтожили. Но как только фашисты вновь пошли на эту удивительную крепость, опять заговорили ее пулеметы, и наступление снова захлебнулось.

Немцы вызвали авиацию.

Самолеты летали совсем низко, и летчики видели, как рвутся их бомбы. Но гарнизон не сдавался, враг не мог прорваться в горы, и кто знает, может, именно в те трагические минуты Алексей Калюжный, истекая кровью, достал карандаш для письма грядущему поколению своих сверстников.

«Родина моя, земля русская! — писал Алексей Калюжный. — Я, сын Ленинского комсомола, его воспитанник, дрался так, как подсказывало мне сердце. Истреблял гадов, пока в груди моей билось сердце. Я умираю, но знаю, что мы победим. Моряки-черноморцы! Держитесь крепче, уничтожайте фашистских бешеных собак. Клятву воина я сдержал. Калюжный».

Письмо Алексея Калюжного нашли в сумке его противогаза. Оно попало в верные руки. Отлитое в металле на памятнике у селения Дальнего под Севастополем, письмо Алексея Калюжного читают тысячи советских юношей и девушек. Оно учит мужеству и самоотверженной любви к нашей великой Родине.

С первых же дней декабрьского наступления немецкая артиллерия и авиация пытаются уничтожить ненавистную им 30-ю батарею, огонь которой беспощаден и действует на огромном расстоянии.

Нестор Середа хорошо знал комиссара «тридцатки» — старшего политрука Соловьева, часто встречался с ним то в ОВРе, то в Политуправлении Черноморского флота. Это был мужественный человек. Его любили артиллеристы за справедливость, которую он сочетал с высокой требовательностью, за преданность своему делу. Комиссар Соловьев воодушевлял батарейцев в ноябрьские дни первого фашистского штурма, когда «тридцатка» в числе других севастопольских батарей открыла огонь по вражеской пехоте и танкам. Не менее метким и сокрушительным был огонь батареи и в эти декабрьские дни второго штурма гитлеровцев. Два батальона фашистской пехоты наступали под защитой двенадцати танков. Советские артиллеристы сразу же подожгли несколько танков, а остальные поспешно отступили. За ними попятилась и пехота.

Захлебнулась и вторая атака фашистов, но теперь они уже потеряли в два раза больше танков и роту солдат.

Немцы подбрасывали резервы, не считаясь с потерями. Гитлер требовал захватить Севастополь к 21 декабря. Наступили трудные дни. Ожесточенный бой шел за каждую высотку, за каждый метр севастопольской земли. Гитлеровцам казалось, что вот-вот они захватят знаменитую советскую батарею. Днем и ночью вела ожесточенный бой восьмая бригада морской пехоты. Но с каждым часом редели ряды отважных моряков. На помощь морской пехоте подоспела стрелковая рота из добровольцев тридцатой батареи. Роту вел старший лейтенант Окунев — тот отважный офицер, который корректировал огонь батареи в ноябре, когда она громила немцев под Бахчисараем. Едва забрезжил рассвет декабрьского дня, как батарейцы лихим штурмом отбили у фашистов высотку. Четыре раза немцы пытались выбить смельчаков, но безуспешно.