Владимир Рыбин - Звездный час майора Кузнецова

— Где уж помогли. Сами чуть целую роту не потеряли. Противотанковая артиллерия далеко была.

— Если бы мы только на артиллерию надеялись, знаешь, где уж были бы?

— Истребителей усилили? — спросил Кузнецов.

— У нас каждый — истребитель. Поначалу робели, а потом поняли: ловкий пехотинец всегда с танком управится, если не сдрейфит, конечно.

Кузнецов и сам думал об этом, когда вчера на его глазах боец поджег танк. Вышло это, правда, неожиданно для самого красноармейца. Бежал, как все, торопился укрыться в лесу. И вдруг запнулся. Едва вскочил на ноги, как снова упал: размотавшаяся обмотка зацепилась за коряжину. Пока отцеплял, танк оказался совсем близко.

— Куда было деваться? Вот и кинул «слезами», — оправдывался боец.

— Чем кинул? — удивился Кузнецов.

— Это мы так бутылки с горючей смесью называем — «слезы горючие». Гранату бы хорошую, я б ему враз гусеницу перебил, а так он сколько еще проехал, пока подбили...

Еще вчера Кузнецов подумал, что неплохо бы обкатать танками всех бойцов, чтобы приучить их подавлять страх при виде надвигающейся грохочущей громадины, чтобы каждый поверил: можно уничтожить танк, даже если ты сошелся с ним один на один в открытом поле. Думал всем показать сожженную машину, и чтобы тот боец был возле нее за экскурсовода, рассказывал, как это у него получилось. Но не оставалось времени даже на такие экскурсии. Нынешней ночью полк должен выйти на исходный рубеж, с рассветом атаковать и в течение дня развивать наступление в глубину обороны противника.

— Да нету у них никакой обороны. И траншей тоже нет. С ветерком наступают, — говорил комполка. — Эх, было бы у меня сил поболе, я бы их научил окапываться.

— Научим! — сказал Кузнецов, ударив кулаком по мягкому брустверу. Запахло иссушенной в пыль землей. Из темноты снова выпорхнула ракета, осветила сырую лощину, затянутую жидким туманом.

— Я бы подобрался тихо, снял часовых и в ножи их, в ножи!..

— В штыки?

— Нет, в ножи, — упрямо повторил он. — В штыки— это когда атака. Но тогда они берутся за автоматы и открывают такой огонь, что до штыков и дело порой не доходит. Именно в ножи, чтобы подобраться незаметно, обложить и по сигналу разом вырезать их всех к чертовой матери!

Кузнецову вспомнилась брошюрка «Беспримерное вероломство фашистских варваров», которую давал ему комиссар, чтобы «подковался». «Гитлеровские полчища — это армия загнанных силой и обманом германских рабочих, крестьян и интеллигенции, которым чужды завоевательные цели фашистских варваров», — говорилось в брошюре. «Если немецкая армия— лишь толпа обманутых, то кто же зверствует на советской земле? — думал он. — Ведь из-под палки воевать нельзя. Будет взрыв, как в паровом котле, доведенном до критического давления. Если они обманутые, то почему не попытаться раскрыть им глаза на правду? Было ведь такое. Открыли же глаза корниловским головорезам в семнадцатом году, тем же немцам в восемнадцатом. Сколько бывало, что побеждали не оружием, а словом? Были же братания в первую мировую. Были восстания на французском флоте. Были массовые забастовки докеров в портах с лозунгом: «Руки прочь от Советской России!» Что же изменилось с тех пор? Где знаменитый германский пролетариат?»

Вопросы, вопросы, и нет ответов. Есть что-то страшное, накатившееся вдруг, что и войной не назовешь. Думы приходили по ночам, когда не спалось. Лежал с открытыми глазами, смотрел в звездное небо и думал, думал.

Однажды рядом прилег комиссар, долго ворочался в темноте, потом спросил:

— Не спишь, Игнатьич?

— Думы одолели.

Кузнецов повернулся к нему и заговорил горячо и торопливо, словно спешил выговориться.

Комиссар ответил быстро:

— Слово, конечно, сила, но бывает, когда пулемет — лучший агитатор. Сейчас как раз такой случай.

— Но ведь нужно же объяснение? Хотя бы для себя?

— Почему для себя? Все об этом спрашивают.

— Что же ты отвечаешь?

— То же самое. Когда на тебя нападает бандит, что ты делаешь? Выясняешь его биографию? Не-ет, ты даешь ему по морде, а потом уж спрашиваешь, что он, собственно, от тебя хочет.

Кузнецов засмеялся:

— Прост ты, комиссар, завидно прост.

— Сложность нынче — роскошь. Она, как путы на ногах, — далеко не ускачешь. И тебе советую: не ломай голову понапрасну, спи. Твоя голова для боя нужна.

— Знаю, друг ты мой комиссар, все знаю. Но ведь человек же я. Вот был бы такой выключатель — щелкнул, и думай о чем положено.

— Должен быть такой выключатель. А у командира в первую очередь.