Владимир Рыбин - Звездный час майора Кузнецова

Проселок, изогнувшись на склоне, проходил мимо большого амбара. Возле настежь распахнутых дверей стояли девушки в комбинезонах, брезентовых куртках, с любопытством рассматривали колонну. Бойцы приободрялись, шутили устало, односложно:

— Откуда, красавицы?

— Из Москвы.

— Во-на! Чего ж сюда залетели?

— Оборону вам копаем.

Они показывали в поле, где серой полосой тянулся противотанковый ров.

— Неужто все сами?

— Нас тут много. Во всех домах стоим...

Особенно говорливой была одна девчушка, маленькая, быстроглазая, с косичками на стороны. Она принесла ведро воды и большую синюю кружку, бегала вдоль колонны, предлагала пить. Бойцы останавливались, торопливо глотали воду, не сводя глаз с девушки, и тяжело бежали догонять своих.

— В другой раз все ведро выпил бы.

— Приходите в другой раз.

— Некогда, красавица, фашистов гнать надо.

В раскрытые двери амбара виднелись аккуратно свернутые и уложенные вдоль стен разноцветные матрацы. Возле них — чемоданы и узелки, на стенах— курточки и платьица. Из сумеречной глубины веяло не сыростью нежилого, а словно бы домашним теплом, уютом.

— Эх, заночевать бы тут поблизости.

— Теперь о бабах забудь. До конца войны.

— Разве ж о них забудешь?..

Кузнецов был рад этой встрече на дороге. Она отвлекала внимание от гудящих ног, заставляла думать о том, что если уж женщины мобилизованы, то мужчинам грех жаловаться на усталость.

Когда авангард — первый батальон, усиленный полковой артиллерией и минометами, — целиком втянулся в лес по ту сторону поля, а артиллерийский дивизион, двигавшийся следом, только вошел в деревню, в небе послышался надрывный вой «юнкерсов». Они носились над полем, над деревней, над толпами женщин, почему-то убегавших от вырытого ими рва. Взрывы колотили землю, вскидывали частые черные столбы. В короткие промежутки между взрывами вплетался сжимавший душу многоголосый стон, долетавший невесть откуда. А потом вдруг что-то завыло истошно. Непонятный, никогда не слышанный прежде вой этот словно ввинчивался в голову тупой нестерпимой болью. И приходилось зажимать уши, прятать голову в жесткую траву, чтобы не обезуметь, не вскочить и не бежать куда попало.

Кузнецов видел, как у шофера, лежавшего рядом, задрожали руки и пальцы заскребли дернину. Он положил ему ладонь на спину, похлопал успокаивающе:

— Этого как раз и не следует бояться. Это — пугала. Бочки железные бросают, с дырочками.

Он сам только сейчас вспомнил рассказы об этом новейшем немецком изобретении. Но осознание причины страшного рева, сотрясающего небо, не успокоило. Нервы не слушались.

Вой резко оборвался. И стал слышен угасающий гул самолетов и крики раненых. Кузнецов поднялся, увидел бегущего к нему от леса старшего лейтенанта Байбакова.

— Товарищ майор, комбата убило, капитана Остапенко.

— Принимайте командование батальоном! —приказал Кузнецов. — И вперед, вперед, быстрей и дальше.

Байбаков козырнул и побежал к лесу, но вдруг остановился, крикнул издали:

— Не уберег я Модеру, товарищ майор!

— Торопитесь, Байбаков!

Кузнецов вскочил в коляску и помчался назад через деревню. Единственная улица была усыпана сорванными с деревьев ветками, досками от заборов. Посреди деревни дымила, загоралась изба. Раненая лошадь лежала неподалеку, била копытами воздух, и ездовой красноармеец, рискуя попасть под копыто, суетился возле, выдергивал постромки, не догадываясь, что можно разом остановить эту агонию, пристрелив лошадь.

Все это мелькало в глазах, но запоминалось надолго. Кузнецов не останавливался, торопился к штабу, чтобы скорей разослать посыльных с приказами спешить, форсированным маршем, бегом, если нужно, пересечь поле, уйти, затеряться в лесах, пока самолеты не вернулись.

У амбара он решительно схватил водителя за плечо. Бомба разворотила угол. Виднелись сметенные к стене матрацы с пучками соломы, торчавшей из рваных ран на полосатом полотне. Две девушки, плача навзрыд, собирали уцелевшее имущество, то и дело с испугом взглядывая туда, где бесформенной кучкой уложены были окровавленные, истерзанные взрывом трупы. Отдельно в измятой траве лежала нога, неестественно длинная, белая, как бумага, похожая на манекен с магазинной витрины. На осевшей крыше Кузнецов увидел нечто вроде большой бабочки, покачивавшейся на ветру. Присмотревшись, узнал белый бант веселой девчушки и ее косу, узнал и понял, что это такое — черное и бесформенное, прилепившееся к серой дранке крыши. Он почувствовал тошноту, быстро опустился в коляску и нетерпеливо махнул шоферу, чтоб ехал.