Владимир Монастырев - Рассказы о пластунах

Под утро на огневой появились артиллеристы: командир дивизиона — капитан и майор — заместитель командира артиллерийского полка по политчасти. С ними человек двадцать казаков. Они шли отбивать у противника свои пушки и были удивлены, найдя здесь пластунов. Когда во всем разобрались, подошли к Перепекину.

— От артиллеристов спасибо вам, — сказал майор.

Перепекин еще больше вытянулся и хотел крикнуть лихо: «Служу Советскому Союзу», но голос отказал, и он только беззвучно пошевелил губами.

— Да он, кажется, умер, — заметил капитан.

— Нет, я живой! — беззвучно закричал Иван Григорьевич.

Кто-то взял его руку и долго держал, ища пульс.

— Еще жив, — услышал Перепекин незнакомый голос и успокоился, закрыл глаза.

Над огневой позицией, над сосновой рощей и над голыми холмами, с трудом одолевая вязкий ночной мрак, занимался худосочный рассвет.

На другой день, перебинтованный, бледный и беспомощный, как ребенок, Перепекин лежал в одной из палат медсанбата. Это была большая, с пустынными стенами, сумрачная комната, заставленная разными, какие удалось собрать, кроватями. Иван Григорьевич лежал тут один, всех его соседей уже эвакуировали, а он остался, потому что был еще очень слаб. Товарищи из ансамбля несколько раз прибегали навестить Перепекина, но их не пускали. Они прилипали к окнам, стараясь разглядеть, что делается в комнате, однако толком ничего увидеть им не удалось — кровать Ивана Григорьевича стояла в углу, где света было меньше всего. А он их видел и радовался, что товарищи пришли его навестить.

Под вечер пришла Привольная. Что она сказала дежурному врачу — неизвестно, только ее впустили. Татьяна села на табурет и долго блестящими глазами смотрела на Ивана Григорьевича. Она была тщательно причесана, белый халат, одетый поверх бешмета, шел ей, и Перепекин смотрел на нее с удовольствием.

— Товарищи спрашивают, — наконец заговорила она, — не нужно ли вам чего-нибудь принести?

— Спасибо, ничего не нужно, — ответил Перепекин. Помолчал и добавил: — Я рад, что вы пришли.

Она покраснела, и глаза ее заблестели еще больше.

— Врач сказал, что опасность миновала, пойдете на поправку.

— Я живучий, — улыбнулся Перепекин, — жилистый, еще не отлили ту пулю… — он закашлялся. Татьяна подала ему стакан воды, Иван Григорьевич отпил глоток и задержал ее руку в своей. Она поставила стакан на тумбочку, а руку не отняла.

— Я вернусь, — сказал Перепекин, — скоро вернусь.

— В наш ансамбль?

— Нет, в сотню. Открыл в себе военную косточку, — Иван Григорьевич усмехнулся, скосил глаза в сторону Привольной. Она слушала без улыбки, и он стал серьезен. — Генерала из меня уже не выйдет — поздно, а сержантом буду. И за командира взвода смогу… Не одобряете?

— Почему же, одобряю. — Татьяна заволновалась. — Вот я вам колкости говорила, вы на меня сердились… А я не могла смотреть, как вы чужие котелки носите, я хотела вас не таким видеть, мне больно было… — она выдернула руку, встала и быстрыми шагами отошла к окну. Оттуда сказала: — Простите, пожалуйста.

Она скоро ушла, но Перепекин продолжал мысленно беседовать с ней, думал о ней и удивлялся, как это он раньше не заметил, что она его любит. Мысли были светлые и высокие. Сделалось немного грустно оттого, что лишь на склоне лет открыл свое истинное призвание и что так поздно пришла любовь. Но и грусть была легкая, без горечи.

Заместитель командира полка по политической части майор Алемасов широкими шагами ходил по комнате: руки за спиной, прямые волосы наискосок перечеркнули наморщенный лоб.

— Пойми ты, садовая голова, — убеждал Алемасов, — ее только что освободили из фашистского плена, ей домой, в Россию надо ехать, а ты ее в батальон приволок.

— Не насильно же я ее привез, — возражал капитан Кошунков, командир первого батальона. Он сидел за круглым столом, положив сжатые кулаки на синий бархат скатерти. Смотрел на свои руки, на Алемасова глаз не поднимал.

— Чем же ты ее прельстил? — Алемасов остановился возле комбата, глядел на него сверху вниз.

— А ничем, — Кошунков не изменил позы. — Полюбили мы друг друга.

— Полюбили! — Майор взмахнул руками и отошел в дальний угол. Обернулся и спросил не без яда: — С первого взгляда?

— С первого, — подтвердил комбат. — Как увидел ее, так и решил — она, другой не надо.