Мюд Мечев - Портрет героя

— Макарова! Пост к нему в десятую! Отобрать пояс, ложку. Проверить постель, тумбочку, накопленные лекарства. Оповестить весь персонал. Вещи просматривать ежедневно.

— Анжелика Абрамовна! — спрашивает молодой парень в светлой пижаме. — Что там в письме?

— Ничего особенного, — отвечает Анжелика Абрамовна, не поворачиваясь к нам, — жена отказалась.

Не обращаясь ни к кому, Трофим Яковлевич говорит:

— Нету… Нету ему никакого интересу жить!

А я думаю: «Пора. Иначе будет поздно. Но как?..» И я вспоминаю нашу холодную квартиру с водой в тазу, покрытой ледяной коркой, и больного брата с завязанной головой.

— Трофим Яковлевич, — нерешительно говорю я, когда мы спускаемся к выходу, — у меня болен брат, а нам… ну, нам нечем топить. Вы не помогли бы?

— А чем раньше-то топили?

— Книгами.

— Пошли, — говорит он коротко.

И мимо Макаровой, равнодушно смотрящей на нас и пережевывающей свою котлету, мы выходим во двор. В его углу — маленький низкий кирпичный домик, над которым высится большая труба. Я чувствую запах угля.

Трофим Яковлевич одной рукой открывает дверь, и я, стоя за ним, вижу громадную длинную лестницу, ведущую вниз, где на цементном полу блестит темная необозримая лужа. В нее уложены кирпичи. Слышен женский смех.

— Кто там? — раздается снизу молодой мужской голос.

— Гришу кликни.

— Дядя Гриша, к тебе!

Снова раздается смех. Вытирая рот рукавом и сладко морщась, к лестнице идет человек в замасленном комбинезоне. Он поднимает голову:

— Ты, Трофим?

— Я. Слышь-ко, Гриша! Дай ему угля. — И Трофим Яковлевич указывает на меня.

Тот мычит неопределенно.

— Мама рада! — слышим мы снизу. — Папа рад! — И снова женский смех. — Я не пью денатурат! — Смех сильнее. — Я не пью денатурат, я коплю на аппарат. — Слышно чмоканье. — Я коплю на аппарат. Очень нужен аппарат — очищать денатурат!

К хихиканью присоединяется еще один женский голос.

— И я! И я! — Вслед за этими словами снова чмоканье.

— Кто? — спрашивает Трофим Яковлевич.

— А, патрули… Их с кухни-то — того… Авессалом выгнал… — Дядя Гриша счастливо улыбается и икает. — Щас, милый, дам, не бойся!

Он исчезает и через несколько минут возвращается со старой солдатской шапкой, наполненной углем.

— Спасибо!

И я, взяв шапку, выхожу вместе с Трофимом Яковлевичем.

Он протягивает мне руку.

— Ну, прощай.

— Спасибо вам!

Он внимательно смотрит на меня.

— Слышь-ко… Скажи вот мне, правда ли то, что ты читал про портрет-то?

— Правда. Но только это — художественная правда. А на самом деле, я думаю, этого не было.

— Так… — Он говорит так тихо, что я его едва слышу. — А что же… и все так-то вот написал он, этот писатель?

— Как?

— Ну так… Как правду?

— Да, все.

— Вот кто бы написал про нашу-то жизнь? А теперь, что же, нет таких писателей?

— Не знаю.

Мы подходим к воротам.

— Приходи, сынок.

— Да. До свидания.

Улица пустынна. Совсем темно. Какой-то шорох. Я напрягаю зрение. Неясный силуэт шевелится в арке дома напротив меня. Мы оба молчим.

— Кто ты? — слышу я испуганный женский шепот.

— Мальчик.

В ответ доносится вздох облегчения. Фигура появляется из-под арки, я тоже выхожу и вижу пожилую женщину, держащую под мышкой что-то большое.

— Ты куда, мальчик?

— На улицу Льва Толстого.

— А я — на Крымскую. Пойдем вместе?

— Хорошо.

— Раньше хоть патрули были, — бормочет женщина. — А теперь ни милиции, ни патрулей.

Я разглядел: она несет четыре длинные ножки от стола.

— Тише, смотрите!

Она ахает, и мы замираем. Из темного подъезда осторожно высовывается чья-то голова.

— Граждане, вы куда? — слышим мы старческий голос.

— На Крымскую, — отвечаю я.

— Я с вами.

И мы идем вместе. Месяц, показавшийся из-за туч, освещает все слабым светом. Теперь я вижу своих спутников: женщину, распухшую от голода, с измученным лицом, закутанную в бархатную шубу, и старика в золотом пенсне, в барашковой шапке.

Вдруг до нас доносится крик и внезапно обрывается. Мои спутники дрожат, да и сам я…

— Быстро! — командую я и, почему-то пригибаясь, бегу к дому, с верхней площадки которого, из окна, видна вся улица.

Вот холодный подъезд с оторванной дверью. Стараясь не шуметь, мы поднимаемся на последний этаж. Я высовываю голову из окна и вижу в конце улицы, на углу, темные фигуры нескольких людей. Они сгрудились, и трудно понять, что они там делают… В центре, на земле, сидит человек. Он без шапки. Один из стоящих нагибается и берет его за воротник. Человек на земле стонет — довольно громко, даже до нас доносится — и, получив пинок в спину, поднимает руки вверх. С него снимают пальто… Минута — и оно уже на одном из обступивших его…