Владимир Першанин - Я – бронебойщик. Истребители танков

Дня через четыре впервые рискнул поесть. До этого мне делали инъекции глюкозы. Преодолевая тошноту, выпил сладкого чаю и отщипнул кусок булочки.

– Ну что, очухался, герой? – спросил меня сосед по койке с повязкой на глазу.

Повязка придавала его лицу хитроватое выражение, как у жулика в старом фильме.

– Это ты герой. Жаль, глаза одного не хватает.

– Зато у тебя ухо дырявое, – скалил зубы одноглазый. – Навоевался? Во сне все с танками сражался, гранаты швырял.

– Он же бронебойщик, – сказал другой сосед. – Зовут тебя как?

– Андрей.

– Меня Георгий. Жора, значит. А пирата одноглазого – Костя.

Несмотря на потерю глаза, Костя выглядел бодро. Его должны были скоро перевести в госпиталь, вставить искусственный глаз, а затем комиссовать и отправить домой.

Косте было восемнадцать, самый младший из нас. Хотя ранение и почти месяц в санбате изменили, состарили лицо, сделали морщинистым и серым. Рана заживала плохо, и переводить Костю в госпиталь пока не рисковали. Ему требовался покой.

Младший сержант Константин Пронин был ранен в первом своем бою. Служил связистом, бежал по линии и нарвался на взрыв такой же мелкой 50-миллиметровой мины, от которой пострадал и я.

– Чуть не под ногами сучка фашистская рванула, – рассказывал Костя. – Повезло. Шинель в клочья, винтовку разбило, даже флягу в двух местах продырявило. А мне всего один осколок достался, ну, еще башкой о лед хорошо приложился.

– Повезло, – хмыкнул Жора, служивший в стрелковой роте. – У нас в последней атаке мины да пулеметы половину людей выбили. Кому руки, кому ноги поотрывало, а у тебя всего лишь глаз. Плохо, что девки кривых не любят. Разве что баба-вдова клюнет, которой деваться некуда.

– Чего им кривых бояться? – наивно спрашивал бывший связист. – Тем более мне искусственный глаз вставят. Врач говорит, от настоящего не отличишь.

– Кривые, они порчу наводят, – продолжал дразнить Костю сосед. – Тебя и Симка, наша санитарка, стороной старается обойти. От кривых все болячки. И прыщи, и золотуха, и даже в кишках запор. Не веришь? У Симки спроси.

Сима была скромная, заботливая санитарка. Конечно, как всем немногим девушкам в санбате, ей проходу не давали, но она умела отваживать назойливых кавалеров. Хотя говорят, что был у нее роман с летчиком-лейтенантом и еще с кем-то.

– Брешешь ты все, – подумав, важно отозвался Костя. – Завидуешь мне и несешь всякую чушь.

– Ой-ей, чему завидовать!

Но мы видели, что Жора действительно завидует Косте. Георгий с августа сорок первого воевал в пехоте. Попадал в окружение, был три раза ранен. На этот раз его контузило тяжелым снарядом. Чудом уцелел. Когда бежал, споткнулся, и фугас рванул впереди. А пробеги еще десяток шагов, разорвало бы в клочья, как двоих других друзей-приятелей, слишком спешивших.

Я знал, что Жора выздоравливает, но продолжает охать и стонать, пытается хитрить. Куда ему рваться? Дома жена с ребенком остались, брат погиб. Говорят, Бог троицу любит. Три раза из-под смерти ушел, а в четвертый – удачи не жди.

Познакомившись с Георгием поближе, узнал, что на фронт он уходил, готовый сражаться с гадами-фашистами до победы. Но столько за полгода натерпелся и насмотрелся – что-то в нем сломалось.

– Ты город Спас-Деменск знаешь? – спрашивал меня Жора. – Даже не город, а так, городишко между Смоленском и Калугой.

– Читал что-то или по радио слышал, – ответил я.

– Я оттуда непонятно как живым выбрался. Полк целиком в атаку бросили. Только вперед! Не знаю, как в других ротах, а в нашей из ста двадцати человек восемь осталось. Ну, десяток, может, успели руки поднять и в плен сдаться, а остальных выкосили, как траву.

Жора трясущимися руками свернул цигарку, прикурил.

– Через сутки собрали, что могли, тыловиков в строй поставили, и снова вперед. Тут я не скажу, сколько в живых осталось. Мало, очень мало. Мне повезло: угодил под пулеметную очередь шагах в семидесяти от исходной позиции. С перебитой ногой дополз, а там меня санитары подобрали. Два с половиной месяца в госпитале пролежал. Если бы не санбаты и госпитали, давно бы убили. Я как-то посчитал: из семи месяцев в армии я четыре с лишним после ранений лечился. У пехотинца жизнь короче, чем воробьиный нос.

– А надо мной издеваешься, – обиженно заметил Костя. – Кривой, уродливый, девки меня стороной обходить будут.

– Может, завидую, – вырвалось у Жорки. – Войне конца-края не видно. Вряд ли выживу я, вот и несу всякую чушь.

– Нельзя так рассуждать. Ты ведь уже заранее себя похоронил.