Борис Земцов - Добровольцы

Человекообразный — почти легендарная личность. На пути от югославо-румынской границы до Белграда он умудрился потерять портфель с хромовым сапогами, фуражкой, гимнастеркой и прочими предметами казачьей амуниции. Для истинного казака, каким, безусловно, Мишка себя считает, эта потеря невосполнима. Обстоятельства «ЧП» до смешного просты. На одном из ухабов автобус, в котором мы ехали, изрядно тряхнуло. Дверь открылась. пожитки Мишки, лежавшие с краю, вывалились. Сидевший рядом и неспящий (!), в отличие от большинства из нас, Человекообразный все это видел. Заметив, сказал: «Тут чей-то чемодан, кажется, упал». Разбуженные этой фразой, мы осмотрелись, проверили наличие собственного багажа и, разумеется, никакого беспокойства не проявили. Человекообразный же, несколько удивленный нашим безразличием к собственным вещам, с чувством исполненного долга задремал. Часа через два, уже перед самым Белградом, мы были разбужены его хриплой матерщиной. Оказывается, потерянный багаж принадлежал именно ему… [4]

Смертельная опасность — тот же наркотик. Оказываешься в ситуации, когда имеешь шанс быть убитым, проклинаешь судьбу и молишь Бога, чтобы пронесло, обошлось. Ругаешь себя последними словами за то, что добровольно попал в эту переделку. Но вот опасность миновала, и… начинаешь чувствовать, что того самого ощущения смертельной опасности не хватает. Странно…

Не писал несколько дней. Не хотелось. Точнее: душа не лежала. Хандра накатила не сама по себе. Накануне кто-то пустил слушок о том, что бородатый журналист, то есть я, — чуть ли не «засланный». Это я-то, у которого все командировки за последние два года делились между Ираком, Южной Осетией, Приднестровьем и прочими, далеко не райскими местами. Казаки, уже снискавшие здесь славу самых невежественных, эту байку подхватили. Их делегация во главе с походным атаманом Лешкой интересовалась без особой вежливости, что я записываю, почему у меня с собой диктофон и фотоаппарат. Я взялся было объяснять, но, встретив тяжелые мутные взгляды собеседников, понял, что это бесполезно. Благо в рюкзаке еще оставалась пара газет с моими материалами о той же Югославии, где я был всего полгода назад по приглашению патриотически настроенной части сербской интеллигенции. Сунул газеты казакам: «Читайте. Вопросы потом». Вопросов не было. Правда, извиниться за унизительный допрос никто так и не соизволил.

Что же касается дикости и воинствующего невежества казачьей части нашего отряда, то всякий день дает их великое множество. Один недавний «культпоход» в баню чего стоит.

На днях сербское начальство, вняв нашим просьбам о необходимости помыться, организовало «баню». Под баней подразумевался теплый душ в помещении расположенной аж в самом Вышеграде турбазы. На момент банного предложения на «положае» несла службу «мужицкая» часть нашего отряда, так что на помывку выехали почти одни казаки. После душа они не стали спешить к ожидавшему их грузовику, а разошлись по этажам корпуса турбазы. Вмиг был найден общий язык с замками дверей кабинетов, началась тотальная проверка всех помещений. Велика была радость искателей, когда в одной из комнат были обнаружены почти ящик то ли забытого, то ли припрятанного пива и дюжина бутылок ликера. Если бы казаки на этих трофеях остановились! Из кабинетов тащили все: пепельницы, занавески, стаканы, красочные проспекты. Что не запихивалось в карманы и сумки — рассыпалось по коридорам, выкидывалось в окна. Любопытно, как распорядятся «завоеватели» подобными «трофеями»? Не думаю, что эти вещи можно будет продать в местных прифронтовых условиях. Людям здесь не до красивых безделушек. Какой конфуз, если в казачьих вещах будут копаться югославские таможенники! Багаж мародера всегда с головой выдает его владельца.

Разумеется, уехавшие в баню в казарму в тот вечер уже не вернулись. Ночевали в «дурдоме», в том самом интернате для слабоумных детей, что служил нам приютом в первые дни пребывания на югославской земле. Ночь была бурной. После ликеров и пива казачки изрядно пошумели. Заодно и постреляли. И не только одиночными. Благо не друг в друга, а по окнам, стенам, потолкам.

Нет оснований упрекать участников куража в плохом «поведении». Война всегда требует от человека максимального напряжения, максимальной отдачи. Чем жестче эти требования, тем диковиннее (особенно со стороны) и грубее формы разрядки. Так было всегда. В любые периоды любых цивилизаций. И все-таки перед сербами неудобно. Они решили сделать нам полезное и приятное. Повезли за добрые тридцать километров русских добровольцев в баню, а те… попросту насвинячили. Впрочем, почему «те»? Не «те», а мы. Кому интересно, что меня не было в той компании? Все такие, значит, и ты такой. Один за всех. Все за одного.