Виктор Верстаков - Афганский дневник

— Пятерым солдатам зубы лечить надо, а они говорят: «Отсюда не полетим, здесь — пожалуйста». Ну как я могу здесь? Ни инструмента, ни кресла…

— Клещи прикажу выдать, а кресло забирай, на котором сидишь.

— Братик, я серьезно. Прикажи им…

Гладков — он вообще-то живет по соседству, сейчас просто зашел на огонек — безмолвно смотрит на лист фольги, по которому бегают багровые змейки — отблески огня из круглой железной печки. Это изобретение жизнелюба Музычина: повесил фольгу напротив печной дверцы, говорит, что получился камин. Никакого, конечно, камина, а все равно интересно, Демидов сидит на кровати, положил на колени фанерку, пишет письмо жене. Эпистолярное вдохновение его посещает не часто, и друзья поглядывают на Демидова с удивлением.

— Да я и сам удивляюсь, никогда со мной такого не бывало, пятую страницу добиваю, — заметив особое к себе внимание, говорит Николай. — Меня супруга растрогала, послушайте, как жалуется на дочку, она в первый класс пошла: «После продленки воротничок на одной нитке болтается, куртку за рукав по земле тащит, в портфеле ни карандашей, ни ручек».

Зампотех батальона — кудрявый, с выдвинутыми вперед мощными плечами, такой же молодой, если не сказать юный, как Музычин и Демидов, — капитан Владимир Маковей читает газету.

— Нет, я таких подписей под фотографиями не понимаю: «молодой механизатор». Во-первых, он не молодой, а старый, у меня дед моложе выглядит. Во-вторых, это вообще не механизатор, а жертва озимого поля… Зря смеетесь, товарищи, я знаю, что говорю: сам на целине родился. Отец там тридцать два года отработал, вместе с дедом первый урожай убирали!.. А вот нормально: на ЧТЗ реконструкция, так держать.

— Володя, может, ты и в Челябинске тоже родился? — заулыбалась Вера Ивановна.

В Челябинске я, товарищ доктор, делал первый шаг к академии: учился в политехническом институте.

— А с академией у тебя, зампотех, какие дела? — позевывая, спросил Музычин.

— Дела такие, что я нынче интеграл от дифференциала не отличу, но голова на плечах есть, лишь бы приказ был и на экзамены отпустили, поступлю. Вот просвистит зима — сразу в очередной отпуск. Борисычу хорошо: через пару месяцев гоголем будет по Арбату гулять.

Гладков не ответил на иронию. Не простившись, ушел. Маковей удивленно пожал плечами:

— Борода сегодня смурной что-то. А я только-только хотел его повеселить, рассказать о прошлом своем отпуске…

Федор Борисович вернулся минут через пять, принес Демидову сверток — брал накануне взаймы кроссовки, когда с афганцами в волейбол играли.

— Зачем, Борисыч? Завтра бы и отдал. Нет, вижу, что надо мне утром с тобой лететь, рацию помощнее возьму — лады?

— Ты за комбата, тебе и решать, — уходя, буркнул Гладков.

Ушла и Вера Ивановна, взяв с «братика» и Демидова обещание отправить бойцов на лечение ровно через неделю. Легли, потушили свет. Печка в тишине загудела словно бы громче; быстрее и тревожнее заплясали красные блики по фольге.

Музычин ощупью взял с кресла фонарик, осветил фотографию своего двухмесячного ребенка:

— Вернусь — дите на колени, жену под плечико. Буду сидеть и ни о чем не думать, наслаждаться семейным счастьем.

Видимо, это было продолжением какого-то неведомого мне неоконченного разговора, потому что Маковей неожиданно взорвался;

— Нет, Сергей, нам теперь чувство справедливости жить спокойно не даст! Зачем мы здесь? Ради твоего спокойствия? Я после Афганистана за всех отвечаю. Понял?

Музычин выдержал долгую паузу, ответил буднично:

— А вот со мной в отпуске был случай. Иду по родному городу, совершенно, понимаешь, спокойный. А тут на автобусной остановке двое типов к девчушке пристают, руки уже выламывают. Ну, я подошел, коротко так с этими двумя побеседовал. Девочку в автобус посадил, отправил. Правильно я поступил?

— Неправильно, — попытался сгладить ситуацию Демидов. — Если девушка ничего себе, надо бы познакомиться, домой проводить.

— Я тоже думаю, что неправильно, — серьезно подытожил Музычин. — Кулаками серьезных проблем не решишь…

— Ты все-таки хорошо о этими типами поговорил.? — задумчиво спросил Маковой.

— Умеренно, без больницы.

— Это все потому, что ты зарядку перед отпуском не делал, я помню. Завтра в шесть утра подниму, тренировать буду.

Но в шестом часу нас разбудил не Маковей, а гул вертолетных двигателей. Пока оделись, добежали до полосы, лопасти двух «ми-восьмых» уже остановились, экипажи вышли перекурить. Мне тоже разрешили лететь, торопливо записываю в блокнот фамилии первого экипажа: командир — капитан Виктор Мокрецов, летчик-штурман — лейтенант Касым Давлеталин, борттехник — старший лейтенант Петр Боровков. Сверили по картам маршрут, поднялись по откидной лесенке в машину. Уже запустили движки, когда Гладков, спросив что-то у Демидова, прокричал в мою сторону: