Владимир Першанин - Прорыв «Зверобоев». На острие танковых ударов

Потом ходячие пошли на завтрак в такую же палатку-столовую, только распахнутую. Можно было есть и на свежем воздухе, но в Закарпатье летом часто дожди.

Давали молочную кашу, по кусочку масла и сладкий чай. Саня жевал неохотно, ныли раны. Зато с аппетитом прибрал свою порцию Андрей Митин.

– Давай, давай, набивай кишки, – подбодрял его капитан Юрий Шаламов. – Завтра утром наберешь побольше в коробочку и Милке отнесешь. Чего не порадовать девку, особенно если нравится.

Лейтенант, которому завтрашний анализ портил настроение, вздохнул:

– Ну и отнесу. Чего тут такого? Все сдают.

– А потом про любовь поговоришь… чем не повод для веселой беседы?

– Ладно вам насмехаться, Юрий Федотович!

На обратном пути не спешили. Сели на лавочке перекурить. Четвертым в компании был лейтенант Олейник Петр, артиллерист. Широкоплечий, с граблястыми сильными руками, выглядел он старше своих тридцати с чем-то лет. Пока сворачивали самокрутки, возле них остановился пропагандист Суханов.

– Как чувствуют себя раненые командиры? – И, не дожидаясь ответа, выдал сразу несколько новостей: – Наши Львов взяли, Станислав, бои в Польше идут. На сто пятьдесят километров войска углубились.

Новости были не такие и свежие. Шаламов сказал, что все об этом знают.

– Во Львове митинг в честь освобождения состоялся, семьдесят тысяч человек собралось. Товарищ Хрущев, маршал Конев присутствовали.

– Рады, значит, западники освобождению? – с подковыркой спросил Шаламов.

Пропагандист Виль Суханов в звании старшего лейтенанта подтвердил:

– Как же иначе. От немецко-фашистского рабства людей освободили.

– А ты сам там был? Откуда знаешь?

– Мое место здесь. Вот, в газетах пишут. Пару штук я оставлю. Только на курево не рвите, когда прочитаете, передайте другим раненым.

– Значит, здесь, в тылу твое место, – принимая газеты, сказал бывалый танкист. – От ранений никак не отойдешь?

– Я офицер-политработник, – гордо заметил Суханов. – Куда нас партия направила, там и служим. Так, что ли, лейтенант Митин?

– Так, – ответил растерявшийся Андрюха.

– Читайте, выздоравливайте…

И поспешно зашагал прочь, чувствуя, что ехидный капитан-танкист обязательно ляпнет что-то обидное. Он не ошибся. Шаламов сплюнул и, затягиваясь махоркой, сказал:

– До чего в тылу всякой-разной вшивоты развелось! Больше чем учетчиков да счетоводов в хреновом совхозе. Даже медаль «За боевые заслуги» получил.

– Он еще и орден получит, – заметил Чистяков.

– С такой мордой ему бы штурмовым взводом командовать!

– Пусть лучше здесь языком чешет. На передовой только людей зря погубит. Насмотрелся я на эти рожи.

Шаламов согласно кивнул. Фронтовики понимали друг друга без лишних слов.

Наступление продолжалось. В Москве уже прогремели праздничные салюты в честь освобождения городов Львова и Станислава. Первый секретарь ЦК компартии Украины, Член военного совета 1-го Украинского фронта Никита Хрущев без устали проговаривал на митингах и перед войсками свои бесчисленные речи.

Не слишком грамотные и связные, но горячие, пестрящие громкими фразами, призывами. Этот маленький суетливый человек в генеральской форме, будущий глава Советского Союза, умел зажигать людей. Точнее, даже не людей, а толпу.

В сорок четвертом он обещал стремительное крушение фашизма, в шестидесятых годах будет обещать скорую победу коммунизма. Наломает немало дров и тихо угаснет от тоски, снятый со всех постов, на своей персональной даче. Напишет мемуары, в которых будет оправдываться за ошибки, о многом умолчит. Например, о том, как вместе с маршалом Тимошенко бездарно угробил в 1942 году под Харьковом 200 000 бойцов и командиров. Правды и искренности в этих воспоминаниях окажется немного.

В первых числах августа в санбат прибыла делегация для награждения солдат и офицеров, отличившихся в боях за Львов и Станислав. Генералов в делегации не было, санбат сравнительно небольшой, дивизионный. Возглавлял его полковник, начальник политотдела дивизии.

Большинство раненых были ходячие. Имелась возможность собрать людей под тополями, на агитплощадке, где имелись скамейки и трибуна. Тем более августовский день был ясный. Однако всех загнали в палатки, где было душно. Процедура награждения, утвержденная политотделом, предполагала заботливый обход раненых, индивидуальные поздравления. Кроме того, люди в кроватях вели себя спокойнее. Соберешь толпу на агитплощадке, шум-гам пойдет.