Надежда Надеждина - Партизанка Лара

Может, и правда на свете бывают привидения? Как попал в сарай Петя Кондруненко? Да и он ли это? Худой, бледный… Прежними остались лишь глаза.

– Тише! – предупредил девочку Петя.

Теперь Лара поняла, почему Фрося не позволяла шуметь. Вот кто умеет хранить тайну! Прячет у себя в сарае беглого брата, и ничего по ней не узнаешь. Все такая же спокойная, ровная, как была.

Петя потянулся, расправил плечи.

– Столько лежать – затекешь: руки будто не свои. Присаживайся, Лариса.

Девочка нерешительно присела на ворох сена, но потом, осмелев, стала придвигаться все ближе и ближе и дотронулась до Пети рукой.

– Проверяешь, я или не я? Можешь не сомневаться.

– Ох, Петя, даже не верится! Как же тебе удалось сбежать оттуда?

– Не важно как, важно, что удалось. А теперь рассказывай все, что знаешь про партизан.

– Хочешь уйти к ним?

– Хочу жить по-русски, по-советски, а не по-немецки. А за это надо сражаться, жизни не жалея, иначе войну не выиграешь. Не для того я бежал из лагеря, чтоб в сарае сидеть.

– Ишь расшумелся! – рассердилась на брата Фрося. – И зачем вылез! Но раз уж вылез, изволь горячего поесть. Тебя, Лариса, я дома покормлю, и бабушке отнесешь.

Фрося сняла с ведра крышку и вытащила чугунок с картошкой. А ведь говорила, что пойло корове…

Пока Петя ел, а Лара рассказывала ему про исчезновение семьи учителя, Фрося сторожила во дворе, для вида расчищая снег. Но вот она замурлыкала песенку. Это означало: на деревенской улице появились люди, надо прекратить разговор.

– И вообще у меня к тебе просьба, Лариса, – сказала Фрося, навешивая на дверь замок.

– Да, пожалуйста. Все, что хочешь.

Лара смотрела на подругу с восхищением.

Какая выдержка! Даже зависть берет!

– Пока он здесь, не ходи к нам: можно на след навести. Будет время, я сама к тебе забегу. Ты не обиделась?

– Нет.

Как Ларе ни было грустно, но она понимала, что Фрося права.

Два дня мела метель. Будку Дружка занесло по самую крышу. Люди сослепа спотыкались о заборы: в метель, как ночью, дороги не разберешь.

Только на третий день утихло.

В небе засияла просинь, словно кто-то продул в толще облаков дырочку, как это делают ребята, дыша на замерзшее окно.

Из голубой щелки на землю смотрело солнце. Лара вышла во двор и зажмурилась. Тысячи крохотных алмазных радуг сверкали на снегу.

В кустах сирени серебряным бубенчиком звенел птичий голос. Лара узнала уже по-весеннему длинную песню большой синицы. Бабушка научила девочку понимать синичий язык.

«Коли синица запела, недолго морозу лютовать, – говорила бабушка, – весну несет солнышко. Оно и снег топит, и ночь коротит. И синица раньше всех чует, что день прибыл. Слышь, как она выговаривает: свет, свет, свет!»

На кусте сирени пела синица, а чуть поодаль, увязая в глубоком снегу, по усадьбе пробирался кто-то низенький, кругленький, в цветастом платке.

– Фрося!

– А ты не видишь? – О Ларино плечо ударился снежок.

– Ах, так! Ну, погоди!

В ту же минуту весь Фросин полушубок был залеплен снежками.

– Хватит. Ну хватит, Лариса. Я на минутку. Хотела тебе сказать…

– Ушел? – догадалась Лара.

– Ага. Нынче в ночь. Там и два Ивана, и Синицыны…

«Свет, свет, свет…» – вызванивала синица.

И в душе у девочки пело по-синичьи: свет, свет! Как бы ни было трудно, свет победит тьму, победит свет!

Прошло больше года. Опять наступила весна, вторая весна с тех пор, как дядя Родион стал печеневским старостой. Тогда ему казалось, что война кончилась: деревней завладели немцы и надо к ним приноравливаться, надо думать о себе.

Но теперь он видел, что война не кончилась, она стала войной народа. В партизаны уходили и девушки и старики.

Как они не боялись? Этого он не мог понять. Сам он жил между двух огней, в вечном страхе. Не донесешь – немцы узнают, казнят. Но если партизаны узнают, что он донес, – партизаны его не помилуют.

Весной разнесся слух, что в деревне, где-то неподалеку, партизаны застрелили предателя старосту. Дядя Родион стал ходить по улицам оглядываясь. Его пугала собственная тень.

Ночью он вскакивал с постели.

– Даша! У нас под окнами кто-то ходит.

– Ничего не слыхать. Приснилось тебе.

– Слышь, ставень дернули: меня выглядают. Но я никого не выдал. Петька Кондруненко приходил повидаться с матерью. В немецкую форму переоделся, наглец. Я виду не подал, что узнал Петьку. На все глаза закрываю. За что же меня казнить?