Владимир Карпов - За годом год

С трудом владея собой, он провел обсуждение двух первых вопросов — проектов очистки и углубления Комсомольского озера и детальной застройки одной из новых улиц. Понтуса на обсуждении не было, и Василий Петрович уже с досадой думал, что тот, прислав Барушку, сам, как обычно, не придет. Но во время перерыва Понтус явился, вероятно предупрежденный кем-то по телефону, и с видом, что оказывает милость уже тем, что присутствует здесь, расселся на диване. Ему предлагали занять место ближе к столу, но он отказался.

Исполняющий обязанности ученого секретаря совета Шурупов принес новую кипу папок с проектной документацией, повесил в простенке между окнами листы с перспективой ансамбля, и это послужило своеобразным сигналом.

Шум затих, и присутствующие, пододвигая к столам стулья, начали занимать свои места. Только Барушка остался стоять, иронически поводя бровью и жуя губами.

— Продолжим работу, — сказал Василий Петрович.

Видимо, посчитав лучшим быть пока в тени или резерве, Понтус молча указал на Барушку и, сложив руки на животе, со скучным лицом закрутил большими пальцами.

Но меняя позы, Барушка вынул из бокового кармана очки с золотым ободком и неторопливо надел их. Заговорил уверенно, с обычным апломбом, для солидности заглядывая в записную книжечку, вдруг появившуюся у него в руках. Часто ссылался на опыт архитекторов Москвы, Ленинграда, Киева. Из его слов вытекало, что в своей работе Понтус и он, как и все лучшие архитекторы страны, исходили прежде всего из общей задачи — используя классическое и национальное наследство, раскрыть в архитектурных формах дух времени и увековечить наши дни.

— Вот так… — с ударением сказал он и снял очки, в которых его редко кто видел. — Хотя могу признаться еще в одном: несмотря на потуги некоторых корреспондентов, в своих поисках мы не могли обойти архитектуру итальянского Ренессанса, так высоко оцененную основоположниками марксизма.

Поднялся Шурупов и, причмокивая языком, будто сосал что-то кисло-сладкое, начал докладывать о заключении вертикальщика и подземщика, претензий у которых не оказалось, так как вертикальная посадка зданий и размещение входов, прокладка подземных коммуникаций их удовлетворяют. Удовлетворяют также и планы этажей…

Его выступление совсем вывело из себя Василия Петровича. И не только потому, что Шурупов мямлил и фразы его были плоски, давным-давно знакомы, но, главным образом, потому, что он, как межеумок, лебезил, то и дело преданно поглядывая на Понтуса, будто прося прощения, что хвалит его.

В кабинете накурили. Над головами плавал сизый дым, Василий Петрович встал, подошел к окну и открыл форточку. Дым заколыхался и прядями потянулся к форточке.

— У кого есть вопросы? Замечания?

— Думали ли вы о тех, кто будет жить тут? — показал Кухта на проекты.

— Денно и нощно, Павел Игнатович, — шевельнулся на диване Понтус.

— Почему же в домах, стоящих на углу, двухкомнатные квартиры обращены или на юг, или на север?

— Мы освещаем жилую площадь.

— Но живут ведь в квартирах…

— На здоровье!

— Это легко исправить, — вмешался начальник архитектурно-строительной конторы. — Надо только поменять крылья дома, потому что в другом крыле квартиры трехкомнатные.

Начав писать, Шурупов отложил ручку и выжидательно уставился на Понтуса.

Понтус кашлянул, поднялся и, с подтянутым животом, лавируя между стульями, стал пробираться к простенку с перспективой.

— Нельзя, товарищи, без волнения смотреть в будущее, — начал он на ходу. — И тем более, если оно, конечно, чудесное.

На замечание Кухты присутствующие реагировали по-разному. Одни делали вид, что недослышали его слов, другие — что отмежевываются от них, как от чего-то неприличного, третьи озабоченно разглядывали свои пальцы и старались не смотреть друг другу в глаза. Холодный же пафос Понтусовой речи как бы вернул им уверенность, что, ведя себя так, они не кривят душой. И когда Дымок добродушно заметил, что все-таки и тут "портик подпортил", на него зашикали. Однако как ни добивался Василий Петрович, выступать больше никто не захотел. Только Шурупов громко произнес:

— По-моему, ясно и так.

Это переполнило чашу терпения. Скомкав листок, на котором записывал мысли, Василий Петрович, уже не сдерживая себя, обрушился на него:

— Что ясно? Что вам ясно?

Шурупов растерянно заморгал глазами.

— Проект Ильи Гавриловича, Василий Петрович…

— А мне вот не ясно! Почему, скажите, нам понадобилось создавать свой, минский Ренессанс? Для чего вообще нужна эта мишура и мешанина всего на свете? Кому?