Василий Изгаршев - Побратимы

— Нет, отчего же, можем и на общественных, хоть и гордые. А тушенка тоже вещь, — заключил Генка, явно довольный тем, что и серьезный Кравчук насчет юмора, видать, будь здоров.

Наш конвоир оказался парнем вполне покладистым. Во всяком случае, долго уговаривать его, чтобы он не вел нас по наиболее людным аллеям городка, не пришлось.

— Спасибо тебе, брат ефрейтор, — поблагодарил Генка конвоира, — не выставил нас на позор перед честным народом. Внукам рассказывать буду о твоем гуманизме.

Однако ефрейтору, видать, не очень понравилась Генкина благодарность и он приказал:

— Отставить разговоры!

— Ну-ну, отставим, отставим, не надо так на нас сердиться: мы хорошие, — миролюбиво промурлыкал Генка. — Из каких краев, если не секрет, будете?

В вопросе не было никакого подвоха, обычное солдатское любопытство, которое всегда и при всех обстоятельствах удовлетворяется сполна.

— Из Чебоксар, — ответил ефрейтор.

— Мамочки мои, — обрадованно взвизгнул Карпухин. — Из самых Чебоксар, из самой столицы солнечной Чувашии! Да что же ты раньше молчал, благодетель, мы вот с дружком тоже волжские. Земляки! А уж земляк земляку…

— Отставить разговоры! — резко скомандовал ефрейтор. — Что я, развлекаться с вами иду? На гулянку? А ну, шире шаг!

Волей-неволей пришлось переходить с парадно-арестантского на обычный солдатский. А то еще чего доброго возьмет да нарушит соглашение, прикажет шагать по главной аллее. Ему не все равно? А на нас глазеть начнут, знакомые могут увидеть. Ух, этот Генка, хлебну я еще с ним горюшка!

Вечером к нам на гауптвахту пришел сержант Каменев. Капитан Семин разрешил ему встретиться с нами. Каменев принес дивизионку с моей заметкой о принятии присяги. И заметка сразу же оказалась мишенью для Генкиных острот.

— Старик, — сказал он, — извините, товарищ сержант, что я так обращаюсь к моему маститому другу. Старик, как верно ты тут все изобразил. «Заметь тополиная». Здорово, черт возьми! Классика. Концовка вот только не та. Надо бы уж писать всю правду-матку, а то что ж получается…

— Хватит, Карпухин, — остановил его Каменев. — Насчет этой заметки разговор уже был. Командир написал в редакцию письмо относительно вашего будущего сотрудничества в газете, Климов. Так что пока вас печатать не будут.

— Да нешто он не понимает, товарищ сержант? — вмешался Генка. — Кто мы такие на сегодняшний день? Мы же ведь не граждане и не воины, мы — элементы… И права свободы слова и свободы печати на нас не распространяются… Элементы мы.

— Язык у вас, Карпухин, элемент, — рассердился сержант. — Не поймешь, в какую сторону, на кого он мелет. — И, обращаясь к нам обоим, добавил — Лейтенант наказывал, чтоб тут глупостей не натворили. Понимаете, сейчас все от вас зависит. Ну, один раз бес, как говорят, попутал, бывает, но чтоб дальше… Ясно? Все зависит от вас самих…

Было обидно слышать, что командир, по существу, запрещает мне писать в газету. Вроде бы и занятие это ни к чему мне, а вот, поди ты, приятно было. Твоя заметка, за твоей собственной подписью, публикуется в газете. И ее читают разные люди. И узнают они из этой заметки о жизни, о службе, о думах своих незнакомых товарищей… «Тополиная заметь»… Прощай, тополиная заметь… Впрочем, шут с ней, с тополиной заметью, главное-то не в этом… Главное — «все зависит от вас самих».

После ухода сержанта мы долго еще обсуждали все его слова, все ротные новости. Кравчук нам искренне позавидовал:

— Хорошие видать, у вас, у трактористов, порядки, — сказал он. — Не успели попасть сюда, сержант навещает…

— У нас, брат, забота о людях превыше всего. Так сказать, основной закон, — резюмировал Генка.

— Так я понял, что зря вы беспокоились насчет своей будущей службы, — продолжал Цезарь.

— Все от нас самих зависит, — повторил Карпухин слова сержанта.

— О том и речь… А со мной что будет — неизвестно.

Прежде чем уснуть, мы все трое обругали не раз кривого Моше Даяна, покумекали насчет возможного развития ближневосточных событий, помянули добрым словом нынешнего завскладом товарища старшину, удивительно похожего на артиста Андреева. Отвалил он нам, выражаясь языком Генки, за наши труды праведные здоровенную банку говяжьей тушенки — одну на всех. Вот тебе и вещевая служба! Хорошо бы и назавтра к нему на склад. Может, опять полакомимся тушенкой?

А за гауптвахтовским забором звенели соловьи, будоражили, окаянные, и без того беспокойную солдатскую душу.