Семен Цвигун - Возмездие

Млынский надевает поверх гимнастерки телогрейку, опоясывается ремнем. С усмешкой смотрит на Ерофеева, которому никак не удается запихнуть в мешок сапоги.

— Ну что ты волком глядишь? Не влезают сапоги — выбрось.

— Да бог с ними, с вашими сапогами, — сказал Ерофеев, в сердцах бросив незавязанный мешок. — Сапоги… Вы людей в упор перестали замечать…

— Это ты о чем?

— А вы сами не видите, что ли? У докторши скоро живот на нос полезет, а вы ее по лесам да горам таскаете…

— Что? Ты что говоришь?

— А то и говорю, что за большими делами не видите ничего вокруг! Ну какими еще словами-то втолковать: беременна Ирина-то, ребенок у нее скоро будет…

— Ерофеич… — Млынский, растерянно улыбаясь, опускается на топчан. — Ерофеич… Ах я старый дурак… А что же вы все молчали? Что же она не сказала?

— А гордость у бабы есть? Кто она вам? Вы подумали? Если жена — так нужно оформить как полагается… Убьют вас, не приведи господи, — она с дитем останется. Кто? Ни вдова, ни… На Большую землю отправлять ее надо.

— Прав ты, Ерофеич, прав во всем! — сказал Млынский. — Спасибо…

В вечернем сумраке шевелился лагерь: люди строились, слышались приглушенные слова команд, скрип тележных колес, топот сапог и лошадиных копыт, бряцанье оружия, тихая ругань…

Санчасть сворачивала палатки. Раненых грузили на подводы. Ирина Петровна, спокойно и деловито переходя от подводы к подводе, справлялась о самочувствии раненых, поправляла повязки.

Где-то за деревьями перед построенными бойцами выступал Алиев. Речь его едва долетала сюда, к санчасти, обрывками фраз:

— Товарищи… За независимость нашей Родины… Свободу народам Европы… Уничтожить фашистского зверя в его собственной берлоге…

Млынский из-за ствола дерева долго наблюдал за Ириной Петровной. Потом окликнул:

— Ирина!

Та вздрогнула, обернулась, торопливо запахнула расстегнутую шинель.

— Иван Петрович! Ваня! Родной… Как же так? Мы уходим, а ты остаешься?

— Ирина…

— Я не хочу, я боюсь тебя потерять.

— Ирина, Ирина… — Млынский прижался к ее щеке, зашептал горячо: — Я все знаю, я счастлив, слышишь?.. Только надо было сразу сказать, ты и ребенок были бы уже в безопасности.

— Ерофеич? Проболтался…

— Ты только будь осторожна, мы скоро увидимся… И у нас будет свадьба. Будет! Всем смертям назло мы будем счастливы, слышишь?..

Повозки санчасти тронулись, раздался девичий голос:

— Ирина Петровна! Товарищ капитан!

— Я не пойду! Я никуда не пойду без тебя! — сказала Ирина Петровна.

Млынский вздохнул и крепко обнял ее.

На пятачке для танцев в ресторанном зале тесно так, что пары только топчутся на месте, прижавшись друг к другу.

Гелена танцует с Кюнлем. Слегка захмелевший инженер жмет девушке пальцы и что-то шепчет на ухо. Она, смеясь, кивает…

Ключ от номера Кюнля лежит на столике, за которым в одиночестве пьет Карасев-Деннерт.

Кюнль и Гелена танцуют, нежно прижавшись щекой к щеке. Он снова шепчет ей на ухо. Но на этот раз девушка отрицательно качает головой.

— Нет, Зигфрид, это невозможно… — Ее полуоткрытый зовущий рот так соблазнителен! — Это невозможно, — повторяет она и еще теснее прижимается к партнеру.

Когда смолкает музыка, они еще некоторое время стоят неподвижно, все так же тесно прижимаясь друг к другу. Наконец возвращаются к столику.

Поцеловав с галантной благодарностью руку Гелены и усадив ее за столик, Кюнль устраивается напротив помрачневшего Карасева.

— Фрейлейн Гелена прекрасно танцует…

— Да я, кажется, пьян… Я лучше уйду. А ты не ходи за мной! Всё! К черту! — Карасев встает, бросает деньги на стол. — Все к черту!.. — Слегка пошатываясь, но стараясь держаться прямо, он направляется к выходу.

Гелена украдкой плачет, вытирая глаза кружевным платочком.

— Ну-ну, успокойтесь. — Кюнль ласково пожимает ее руку. — Очень жаль, что из-за меня.

— А, — машет платочком Гелена, — мне это все надоело!

— С ним часто такое?

— Каждый вечер. С тех пор как вернулся с фронта.

— Да, это неприятно.

Гелена прячет платочек в серебряную сумочку и, вздохнув, улыбается, несколько, правда, растерянно.

— Ну вот я и свободна…

Кюнль, пропустив вперед Гелену, входит за ней в темный номер. Повернув ключ в замке, зажигает свет.

Из кресла напротив двери поднимается Карасев. Он совершенно трезв. У зашторенного окна стоит Шумский.

— Что это значит? — высокомерно спрашивает Кюнль.

— Тихо, господин инженер, — предупреждает Карасев.