Александр Ежов - Преодолей себя

Горько было слушать Федору Гешкины слова. Хоть и возражал ему, кипятился, а правда была безутешной. Ему хотелось непременно повидаться с Настей, объясниться раз и навсегда, чтоб разрубить этот туго затянутый узел, прояснить все до конца. И он решил опять пойти в Ивановское, в больницу, добиваться свидания.

Отправился в путь на другой день. Погода была пасмурной. Шел по скользкой дороге и думал, что увидит Настю, поговорит — и все уляжется, все встанет на свои места. Ему казалось, что он любит ее настолько сильно, настолько властно завладела им эта роковая любовь,— он просто не может жить без нее, без Насти. Он готов был простить ей все — измену и позор, только бы она сказала ему, что по-прежнему любит его, Федора.

Свидания с Настей снова не разрешили. Он стоял у больницы, заглядывал в окна, но увидеть ее так и не удалось. Долго ходил без цели по улице села и не заметил сам, как оказался возле дома Сапрыкина. Костя опять был во дворе, складывал дрова в поленницу. Федор почувствовал, как хлынула кровь в голову, обожгла всего. Красивый и ладный, Сапрыкин, взглянув на Федора, улыбнулся, спросил:

— Опять к жене?

— К ней. Только что навестил и с тобой хочу поговорить, откровенно, как бывший солдат.

— О чем же пойдет разговор?

— О том же, что и вчера. Не договорили до конца.

— А я думал, все сказали, все прояснили. Жена твоя родила. Как говорят: хозяюшка в дому — оладышек в меду.

— Ты брось эти штучки-подковырочки.

Перед Федором, как и вчера, стоял Костя Сапрыкин. На нем было добротное пальто с каракулевым воротником, что еще больше украшало Костю. А у Федора на плечах шинелька, прохудившаяся, фронтовая. И вдруг он понял в какой-то миг, что на Косте пальто его, Федорово пальто. «Так вот кому теща спровадила мою одежку, а может, и сама Настя подарила»,— подумал и, подойдя к Сапрыкину, култышкой толкнул его грудь:

— Снимай давай! Приоделся в чужое!

— Не лезь! — Сапрыкин побледнел, отступил.

— Сними, шкурник! В чужое приоделся!

Федор рогулькой правой руки вцепился в каракуль. Сапрыкин свалил его с ног, нагнулся, прошипел:

— Уходи по добру, не то дам пинка!

— Это мне?

— А кому ж еще!

Федор ударил Сапрыкина сапогом в живот.

— Не подходи! Еще раз получишь!

— Ах, так! — Сапрыкин ответил ударом.

Удар был тяжелый и сильный, отозвался тупой болью в животе. Дышать было трудно, и Федор распластался плашмя на снегу.

— На инвалида поднял руку? Стервец, негодяй!

Сапрыкин начал его поднимать, но Федор не давался, схватил его обрубками рук за

ноги, пытаясь свалить. И вдруг увидел, что и бурки на ногах у Кости его, Федоровы бурки. Сапрыкин топтался, пытаясь вырваться, и в какой-то момент понял, что нечаянно каблуком наступил на Федорову культю. Кровь запачкала фетровые голенища. Сапрыкин отскочил, глаза у него округлились, и он стал пятиться, растерянно и торопливо.

— А, испугался! — Федор неуклюже сел. Кровь скатывалась в снег, капля за каплей. — Вот она, фронтовая, священная! — И он прижал культяпку к груди.

Сапрыкин и на самом деле перепугался. Воровато смотрел по сторонам — никого не было, и он рысцой побежал прочь.

— Стой! Куда? Трус! Будешь ответ держать! — крикнул вдогонку Федор, но Костя

даже не оглянулся — через минуту исчез за поворотом улицы.

Федор нашел мешочек в снегу, долго надевал его на левую культяпку. Шапка валялась тут же, рядом. Отряхнул ее, надел и почувствовал неприятность снежной влаги. Снег таял, и струйки воды скатывались за шиворот. Встал на ноги и как-то сразу успокоился — лишь озноб разливался неприятной прохладой по всей спине.

Неторопливым шагом пошел обратно домой. А куда домой — и сам не знал.

Шел и думал, мучительно думал о своей и Настиной судьбе и вдруг услышал позади

себя шаги: кто-то догонял его. Оглянулся. К нему бежал Костя. Запыхавшись, остановился

поодаль.

— Ты прости меня, Федор Иванович! Прости! Не подавай в следствие! — срывающимся голосом начал умолять инвалида Сапрыкин. — Я ведь нечаянно... Прости! Погорячился я...

Федор глядел на него с отвращением.

— Такое не прощают вовек,— сказал и отвернулся.

Он хотел было пойти, но Сапрыкин забежал к нему наперед, упал на колени:

— Не губи, Федор Иванович. Ради бога, прошу, не губи!

— Прощаю формально,— ответил Федор,— а в душе не прощу. Скользкий ты человек, Сапрыкин! Смолоду грязной пеной по чистой воде плывешь. Подавать на тебя не буду, хотя и следовало бы. Обесчестил фронтовика. Можно сказать, обокрал...