Александр Ежов - Преодолей себя

— Вот что, мамаша! Пальто достань драповое, хватит в шинельке ходить. Оденусь — пойду...

Спиридоновна подняла голову, перестала плакать. Смотрела на зятя испуганными глазами, часто и подслеповато мигала.

— Какое пальто?

— Мое. Довоенное. То, что в Ленинграде купил.

— Нет того пальто. Проели с Настенькой. Променяли на хлеб.

— Как — променяли?

— А так. Думали, нет тя в живых.

Федор рванулся к шкафу и снова потребовал:

— Открой! Сам посмотрю.

— На, на, гляди... — Она открыла дверцу шкафа.— Смотри, проверяй.

Федор увидел на вешалках Настины платья, кофточки и другие вещи. Пальто не нашел. Теща открыла нижние ящики, начала рыться в белье. Федор сидел на корточках, смотрел. Пахло тряпичной затхлостью, кожей и еще какими-то еле уловимыми запахами подержанных вещей. Руки тещи судорожно перебирали то одну, то другую тряпку. Она вытряхнула на пол старые наволочки, полотенца, чулки, носовые платки, перчатки. Наконец, обнаружила мятую Федорову рубашку.

— На, бери! — бросила на плечи зятя.

Рубашка шелковая, голубая, та, которую надевал в день свадьбы. Федор попытался свернуть и уложить ее на коленях.

Теща фыркнула:

— Подобрать даже не можешь! — и подхватила шелк, подошла к столу, завернула в обрезок газеты и подала Федору.

Он прижал сверток и вдруг понял, что он тут лишний, совсем чужой и никому не нужный в этом доме. У порога спросил:

— А Вера где?

— Это сестрица-то? Ушла на станцию еще утром. Торопилась к поезду.

Пришел к Блинову. Не хотел идти к нему, совсем не хотел, а вот пришел. Гешка сидел на табурете и подшивал старые валенки.

— Садись, друг, садись,— пригласил Федора.— Что невеселый такой?

— Дела неважнецкие. — Федору нужна была чья-либо поддержка, хотя бы друга-фронтовика. А какой друг Гешка? Собутыльник, пьяница. Не по пути ему с ним.

— Может, тяпнем по махонькой? — предложил Гешка и весело крикнул: — Марья!

— Нет, пить не буду,— отказался сразу Федор. — Горе самогоном не зальешь.

— А что у тя за горе?

— Жена родила. Настя.

— Ой-хо-хо! — Гешка закатил глаза, озорно засвистел.— Вот это новость! Подарочек, значит, преподнесла. Я же говорил тебе, что принесет. Ну, и что думаешь делать?

— Уеду, чтоб с глаз долой.

— Куда поедешь? Куда?

— А хоть куда. Нельзя оставаться здесь. Сапрыкин — отец ребенка.

— Сапрыкин? — Гешка скрипнул зубами. — А может, не он? Кто другой, может?

— Он. Видел его там, в Ивановском, разговаривал.

— Ну и что?

— А то, что прохвост он препорядочный. Гад!

— И все-таки, может, другой кто у ней, у Насти-то? В партизанах была. Разведчицей. Может, понапрасну на Сапрыкина грех накладываешь? У самой спроси.

— И спросил бы, да к ней не пускают. А вообще, что толку теперь спрашивать? Не все ли равно от кого?..

— Давай выпьем с горя-то. Все полегчает.

— Нет, не буду,— опять отказался Федор. — Водка — она что? Человека калечит. Сопьешься — пропал.

— Самогончик тяну — не пропадаю. И совесть свою всю еще не пропил. Всегда чуток про запас берегу. Без совести, брат, нельзя. Она без зубов, совесть-то, а все одно загрызет...

— Это хорошо, что в тебе, Геша, совесть ласточкой приютилась, гнездышко маленькое свила. Значит, человек в тебе не пропал. — Федор строго поглядел на Гешку. — Чтоб не грызла совесть, пить брось. Самогонка, она и остатки совести слопает, а то и всего съест.

— Брось ты, брось! Без водки нельзя. Горюшко свое инвалидное чем зальешь? Вином, больше нечем. Выпьешь — оно и легче. Словно те после исповеди — все грехи напрочь.

— Не прав ты, Геннадий! Водка погубит.

— А что делать? Инвалид — нога болит. Куда денешься? Вот и плывешь по волнам — нынче здесь, завтра там... Не знаешь, куда и занесет, к какому берегу прибьет. А вот ты со своими культяпками что будешь делать?

— Учиться буду. С азов начну, а добьюсь своего. Мы с тобой не пропащие, Геша. Войну прошли, да еще какую войну! Победители мы с тобой — вот кто! Гордись! На обочину не сворачивай. А если и толкнет кто — не сдавайся. Иди прямой дорогой. Прямо к цели.

— Ишь ты какой идейный! — замахал руками Гешка. — А если я по-своему жить

хочу? И не мешай мне, не агитируй. Жисть — она корявая штуковина, суковастая. И по головке погладит, и на лопатки положит. Кто сильней да похитрей — тот и выиграл. А? Вот, к примеру, твое, Федя, дело. Жену от тебя отбили. Борись не борись, а сильным оказался не ты — другой посильней тебя.

— Это еще посмотрим!

— И смотреть нечего. Я бы ему морду набил, этому Сапрыкину, по число по первое. И ушел бы... — У Гешки заиграли скулы. — Но ты даже этого сделать не можешь: без рук ты, и он, этот Костя, сильней тебя.