Юрий Авдеенко - Линия фронта

А Иноземцев уже кричал:

— Бронебойными снарядами первому орудию бить по последнему танку, а второму орудию бить по первому танку!

Огонь! Огонь!

И началось…

Батарейцы целились через ствол. И плакали от радости, и ругались матом. На дороге горели все девять танков. И хвосты над танками вились красные и еще черные…

Часы, похожие на разрезанное пополам яблоко, были сделаны из какого-то желтого сплава и покрыты тонким слоем серебра, потершегося на ободках. Тыльная сторона защищена двумя крышками. На одной готическими буквами было выгравировано: «Mieller Sonnlag, 1911».

Другая имела надпись, выполненную изящной прописью. Часть букв от времени стерлась. И все выглядело так: «Spiral Bregnet 45 rubis».

Иноземцев гордился часами. Они достались ему в наследство от дяди, который привез их с первой мировой войны. Около тридцати лет часы ходили, как говорится, без раздумий и ни на секунду не отставали и не спешили. В первых же боях выяснилось несомненное преимущество карманных часов перед ручными. Последние были, к сожалению, прямо-таки беззащитными. И стекла летели с них, как пух с одуванчиков. Часы Иноземцева на короткой, но массивной цепочке надежно были укрыты у пояса в кармане брюк, и стекло на них казалось прочным и совсем не хрупким. Когда Иноземцев доставал свои часы, то девчонки-радистки, поддразнивая его, говорили:

— Ваня! Это часы из сказок Андерсена! И они должны наигрывать мелодию: «Ах, мой милый Августин! Августин!..»

Но часы были немы, как камни. А сказок Ваня не читал. И вначале подозревал, что радистки имеют в виду Сеньку Андерсона, который работал у них директором магазина «Рыба — мясо». Но, насколько известно, Сенька Андерсон пробавлялся анекдотами да балыком. И сказок не писал. А там, кто его знает, пройдоха из пройдох: всего ожидать можно.

Потом девчонки проговорились, что Андерсен жил до революции и, значит, никак не мог директорствовать в «Рыба — мясо». И значит, предположение насчет Сеньки было ошибочным…

Но, честно говоря, Ваня все-таки жалел, что часы у него только стучат, как сердце, а вот музыки никакой исполнить не могут. И он мечтал, что когда-нибудь после войны приобретет хорошие карманные часы, с крышкой, А на крышке будут нарисованы кремлевские башни. И будет маленькая кнопочка. А если кнопочку нажать, крышка откроется и колокольчиками зазвенит мелодия «Широка страна моя родная».

Но, увы! Мечты в карман не положишь. А пока он имел старые немецкие часы с римскими цифрами на циферблате и стрелками, похожими на мечи. Часы шли. И вдруг остановились. В тот самый день, когда Иноземцев с батарейцами расстрелял девять фашистских танков.

Да, такой день: смерть позовет — не забудешь!

Вечером замотанный, усталый майор Журавлев потряс Ивану руку. Буркнул:

— Не оплошал.

Иван вначале хотел ответить: «Так точно!» Но подумал и выдал:

— Не надо торописа, не надо волноваса.

Журавлев был человеком строгим и даже несколько педантичным, и он наверняка сделал бы адъютанту замечание, но в этот момент его вызвали к телефону.

Вернулся Журавлев откровенно радостным:

— Полковник Гонцов посылает нам минометную роту. Галя выполнила свое обещание.

— Хороший человек, — заметил Иноземцев.

— Кадровый офицер.

— Я про радистку Галю.

Журавлев вопросительно посмотрел на Ивана. Улыбнулся. Захотел пошутить:

— Иноземцев, а ты, оказывается, ловелас.

Увы, Иван не читал романа Ричардсона и не знал, что означает слово «ловелас». Но оно показалось ему созвучным слову «балбес». И он обиделся. И напомнил хмуро:

— Между прочим, все мы под одними пулями ходим.

— Потому и воевать обязаны, — подхватил Журавлев, — а не на девушек заглядываться. Верно я говорю, Ваня?

Однако Иноземцев еще не мог простить Журавлеву того непонятного, сомнительного слова. И не был склонен соглашаться с командиром:

— Воевать лишь живой человек способен. А живому солнце светит даже и на фронте…

Несколько дней спустя Ивана Иноземцева захотел увидеть командующий Туапсинским оборонительным районом контр-адмирал Жуков. Ваня почистил и разгладил шинель, потому что в скатке она мялась и после надевать ее было неприятно.

В шинели, с вещевым мешком за плечами и винтовкой в руке, Иван степенно простился с радисткой Тамарой, с майором Журавлевым.

— Может, еще вернешься, Ваня, — сказала радистка.

— Как знать. Уж если командующий вызывает, непременно быть новому месту службы.

По дороге, в телеге, которая везла в Георгиевское почту, Иноземцев только и думал о том, что ждет его впереди. Он догадывался: высокое начальство интересуется человеком, не убоявшимся немецких танков, проявившим в трудных условиях боя хорошие организаторские способности.