Юрий Авдеенко - Линия фронта

— Это мои.

Морщась от боли, принялся записывать знаки.

— Что они говорят? — спросил Локтев.

— Требуют корректировки… У вас нет воды? — Радист облизывал сухие, сморщенные губы.

Локтев отстегнул фляжку.

Радист припал к ней не жадно, а как-то почтительно. Возможно, от слабости. Напившись, произнес с тоской:

— Нам бы хоть одного артиллериста!

И у Локтева вдруг тоже пересохло в горле, и пальцы напряглись, как закостенелые. Спросил хрипло:

— Карта есть?

Радист кивнул:

— В планшете лейтенанта.

«Это не просто совпадение — это судьба, — билось в мозгу. — Это закон высшей справедливости, пославший меня сюда в этот день, в этот час. Такие примеры можно найти в истории, если листать архивы внимательно и трудолюбиво. Внимательно и трудолюбиво…»

— Передавайте: «Квадрат А-21. Вижу скопление пехоты и автомашин противника до батальона…»

Зашипела мина.

— Ложитесь, младший лейтенант! — через силу выкрикнул радист.

Локтев припал к земле. Немного поздновато. Осколок раздробил ему правую ключицу. Но боль архивариус почувствовал лишь тогда, когда попытался поднять бинокль. Стало жарко. И пот выступил на лице и на ладонях.

— Там плохо, — сказал радист. — Там совсем проклятое место.

— Вы правы. — Локтеву показалось, будто он крикнул.

Но радист не расслышал его слабого голоса. Спросил:

— Вы что-то сказали?

В это время три взрыва ахнуло в квадрате А-21. Перелет.

— Передавайте, — напрягался Локтев. — Влево сто, ближе триста…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Так, так… Дальше пятьдесят.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Хорошо. Цель накрыта…

С вершины до подножия Чугунков нес Локтева на руках, как малого ребенка. Санитар, принявший младшего лейтенанта на носилки, увидев изуродованное плечо, сказал тоном знатока:

— Этот уже отвоевался.

— Ну и что? — сердито возразил Чугунков. — У человека специальность есть. От него и в тылу польза будет. Тыл нынче кует победу. Слышал про это?

— Слыша-ал… — протянул санитар.

Мимо солдаты катили пулеметы, несли боеприпасы. Майор Журавлев послал на высоту усиленную стрелковую роту.

Полк несколько изменил дислокацию, и Сивая приобрела важное тактическое значение.

Командный пункт словно кибитка кочевника: сегодня в одном месте, завтра в другом. И опять мелькают лопаты и рыжие гимнастерки темнеют на спине и под мышками. И солдаты, жадно припадая к фляжкам, матерят каменистый кавказский грунт, удивляясь между тем, как на такой нещедрой земле могли вымахать в вышину дивные, прямо-таки роскошные деревья.

Ребята с катушками на горбу обеспечивают связь между батальонами. А Ваня Иноземцев, адъютант майора Журавлева, хлопочет над ящиками и мешками, думая лишь о том, как бы поуютнее обставить новое жилье, вовремя накормить командира, подшить свежий подворотничок… У Вани свои дела.

А вот у радистки Гали в полку дел больше нет. Гонцов выполнил обещание, и сегодня поступило предписание направить рядовую Г. Приходько в распоряжение штаба дивизии. Новый радист приехал утром на низком, побитом осколками пикапе. Этой же машиной должна была уехать Галя. Но она не стала задерживать торопившегося пожилого вольнонаемного шофера, которого почему-то настораживало фронтовое затишье, и сказала, что доберется в штаб дивизии сама.

Она умылась в речке холодной водой, села на большой гладкий камень, подкрасила губы и ресницы. Маленькое зеркальце в клеенчатом, словно записная книжка, переплете слегка дрожало у нее на ладони. Галя расслабила руку. Положила ее на колени, обтянутые зеленой юбкой. Посидела так несколько секунд. Потом опять подняла руку: зеркальце дрожало по-прежнему.

— Это от недосыпания.

Услышав его голос, она не вскочила — ноги не повиновались ей. В зеркальце, которое теперь ходило ходуном, он отразился во весь рост, и она могла видеть его, не поворачиваясь.

— Иноземцев сбился с ног, разыскивая вас, — сказал майор Журавлев и, ступив на плоский с выдолбиной камень, остановился за ее спиной, — Думал, вы уехали не доложив.

— Я никогда не нарушала уставов. — Галя закрыла зеркальце и спрятала его в полевую сумку.

— Правильно. Не люблю бойцов, которые нарушают уставы.

Она сказала, глядя в воду, подернутую вялой рябью:

— Ловлю на слове. Значит, вы любите меня…

Он смутился, но не сильно. Щеки его чуть зарозовели. И ресницы задрожали, словно от напряжения. Но о своей командирской должности он не забыл: