Юрий Авдеенко - Линия фронта

— Мы в рукав, — ответили из темноты.

— Прекратить!

— Слушаюсь.

— Друзья, — повторил подполковник. — Группа майора Журавлева еще не вернулась. Мы не знаем, какие препятствия встретились на ее пути. Но время не ждет, и мы ждать не можем. Я поведу группу лично. Среди вас есть пулеметчики?

— Есть.

— Возьмите пулемет.

— Товарищ подполковник!.. — По траншее бежал запыхавшийся боец.

— Вы чего кричите? — ужаснулся подполковник. — Это же передний край.

— Товарищ майор вернулись…

— А люди?

— И люди тоже… Они вышли немного правее.

— Отставить пулемет, — сказал представитель штаба армии и поспешил за бойцом.

Траншея виляла, словно пыталась запутать, сбить со следа. И комья глины, протяжно шурша, время от времени сползали с бруствера. Боец юркнул вправо. Подполковник увидел ответвление в траншее лишь тогда, когда миновал его. Ему пришлось разворачиваться. И он зацепил плечом о стену, и песка осыпалось много.

Через минуту они оказались в овраге. Два солдата, тяжело ступая, несли что-то на носилках. За ними шли еще двое солдат с носилками.

— Раненые? — спросил подполковник.

— Реактивные мины, — ответил майор Журавлев и доложил: — Все в порядке. Задержаться пришлось потому, что вход в бункер был завален.

— Гора с плеч! — сказал подполковник и опустился на холодную землю. Сейчас, когда дело наконец сдвинулось с места, он почувствовал озноб и усталость. К сожалению, у него не было больше сил бороться с болезнью.

— Иноземцев, — сказал майор Журавлев, — фляжку!

Ваня отвинтил пробку, сунул фляжку подполковнику прямо в рот, точно соску грудному младенцу. Подполковник сделал глоток и неудержимо закашлялся.

— Не пошла, проклятая, — сказал Гонцов. — Ваня, проводи товарища подполковника в землянку.

— Да, — согласился Журавлев. — Там теплее. Там можно согреться.

Подполковник хрипло спросил:

— Как вы считаете целесообразным организовать работу? — Он произнес слово «работа», но оно показалось ему чересчур гражданским, и он поправился: — Вернее, операцию?

— Группы в составе пятнадцати человек будут выступать каждые десять минут.

— Они не помешают одна другой?

— Нет. Дело в том, что со стороны противника заросли кустарника гораздо выше, чем с нашей. Для группы десять минут достаточно, чтобы вывести мины и бомбы из склада. Укладывать их на санки они будут прямо под открытым небом.

— Хорошо, — сказал представитель штаба армии. — Все правильно. Я согласен. — Он поднялся. Нерешительно произнес: — Лихорадит… Может, мне действительно пройти на часок в землянку?

— Конечно, — в один голос сказали Журавлев и Гонцов.

Опираясь на плечо Вани, подполковник пошел к землянке.

У рации теперь дежурила Галя. Тамара спала на нарах, свернувшись под шинелью калачиком. Нары майора Журавлева, где вместо матраца лежал толстый покров из хвои, были свободны.

— Царское ложе, — пошутил подполковник и закашлялся.

Ваня уговорил его снять сапоги, накрыл одеялом и шинелью.

В землянке было тепло и даже немножко душновато от коптилки. Радистка Галя, борясь со сном, щурила тяжелые, словно набухшие, веки и монотонно повторяла:

— «Индус!» «Индус!» Я — «Чайка». Как слышите меня? Прием…

Рядом с рацией лежал листок, на котором Галя от руки записала вечернее сообщение Совинформбюро. Ваня Иноземцев взял его и подсел к коптилке.

«В течение 19 сентября наши войска вели ожесточенные бои с противником в районе Сталинграда и в районе Моздока.

На других фронтах существенных изменений не произошло.

В районе Сталинграда продолжались ожесточенные бои. Наши части предприняли ряд контратак, в результате которых очистили от гитлеровцев несколько улиц…»

Слива верил в сны. Они навещали его редко, потому что чаще всего он спал спокойно и крепко, и ночь казалась ему не длиннее минуты, и не было ничего мучительнее, чем подниматься с постели, даже если ею служила охапка опавших листьев. И когда он видел сны, то он гордился ими, словно новой прочитанной книгой, хотя и в довоенные годы читал-то мало, но память у него была цепкая, как держидерево, и он охотно рассказывал сны другим, добавляя «для интереса» кое-что от себя. Сны, в которых чаще всего не сходились концы с концами, требовали особой фантазии. И Слива готовился к их пересказам вдохновенно, как актер к выступлению.

Последний сон не понравился Сливе. Он был каким-то очень законченным. И не то чтобы непохожим на сон, а малость неприятным. И после него остался тоскливый осадок на душе. И рассказывать его сердце не лежало.