Юрий Авдеенко - Линия фронта

— Косенкова.

Мероприятие, достойное кодового названия «Женитьба», попыталась провести Констанция Владимировна, пригласив на свои именины некую Косенкову, с которой никогда в крепкой дружбе не состояла.

Косенкова Елизавета разошлась с мужем тихо. Женщина она была строгая, неболтливая, работала в городе фининспектором. Уезжала и приезжала электричкой. По словам старушенции, мужа застала она в момент супружеской измены. С отдыхающей.

Муж уволился из леспромхоза, где служил технологом. Продал свою половину дома. И уехал. Говорили — в Сибирь.

Когда Николай Иванович вошел в комнату именинницы, сосед Маргания наливал в бокалы вино. Бокалы возвышались над зеленью стола гордо, как кипарисы на набережной. Они были из старого-старого хрусталя. Это было заметно. Даже не заметно, а очевидно. Как очевидна старость гор или безмятежность моря. Соседка Ануш, стройная седая армянка, так и не расставшаяся с красотой, улыбнувшись Николаю Ивановичу, сказала:

— Ждем. Ждем…

— Зачем опаздываешь, кацо? — В голосе у Маргании столько хитрости, что хоть бери ее, фасуй в пакетики. И выноси к поезду торговать вместе с кизилом, алычой, магнолией.

Старушенция на правах именинницы и хозяйки — на тронном месте во главе стола. Справа от нее Ануш и Маргания. Слева Косенкова и свободный стул.

— Николя, — торжественно провозглашает старушенция. — Мы надеемся, вы окажетесь рыцарем, достойным столь прекрасной дамы.

Косенкова розовеет. И натягивает короткую клетчатую юбку на колени. У нее длинные ноги. Кто-то из местных острословов не без зависти сказал однажды, что они растут прямо из подмышек.

Смущение женщины и быстрый взгляд, брошенный сквозь очки, которые она носила всегда, озаботили Николая Ивановича. И он опустился на стул, чувствуя в душе напряжение, подобное тому, какое у него всегда бывает перед выступлением на педсовете.

Конечно, все они — и Констанция Владимировна, и Ануш, и Маргания — были в сговоре. Но про это Николай Иванович догадался лишь несколько дней спустя. Тогда же он просто вежливо сказал:

— Здравствуйте.

Сел рядом с Косенковой на стул непринужденно и естественно, как если бы это было обозначенное на его билете место в кинотеатре.

— Дорогие друзья, — встал Маргания. И поднял щедро наполненный вином фужер. — Мы уже пили за этот славный дом, за его прекрасную хозяйку. Мы уже желали ей счастья и благополучия, бодрости и здоровья. Так пусть же гость, опоздавший к столу, поддержит нас в наших чувствах и выпьет этот бокал… — Маргания строго посмотрел на Николая Ивановича и добавил: — До дна!

Николай Иванович «поддержал». Но бокал оказался вместительным, а вино хмельным. И как-то получилось само собой, что, когда засинели сумерки и гости стали расходиться, Николай Иванович пошел провожать Елизавету Косенкову. Он вел ее под руку, запросто называл Лизой. Что-то говорил совершенно глупое, а она слушала его. И во всем соглашалась.

У калитки, обвитой мелкими дикими розами, она сказала, что может сварить ему кофе. Настоящий бразильский кофе. Из белых зерен, которые она сама жарит, а потом толчет в старой медной ступке — так делала ее бабка.

«Черный кофе, — подумал он. — Совсем как в заграничных романах».

И поднялся по шатким ступеням на террасу, которая тянулась вдоль всей западной стены дома. Но теперь дом был продан, а терраса перегорожена широким листом оргалита, выкрашенного один раз жидкой желтой краской.

Елизавета Косенкова сняла очки и оказалась совсем молодой, а ноги у нее действительно были такие, от которых кружилась голова. Впрочем, голова могла кружиться и от выпитого вина. Марка старого Маргании славилась на всем Северном Кавказе.

— Констанция Владимировна говорит о вас очень много хорошего, — сказала Косенкова.

— Да, — согласился он, любуясь чуть ли не сказочным уютом комнаты, выходящей широким окном на ущелье, в дальнем конце которого мерцали снежные шапки гор, чуть лиловые в робком вечернем свете.

— Она рассказывала, что вы росли сиротой.

— Да.

— Что вы росли в детдоме. И всего-всего достигли сами.

— Да, — в третий раз сказал он, что, возможно, было уже и нескромно, но Николай Иванович не подумал об этом.

Мягкие югославские кресла на колесиках неслышно подкатились к журнальному столику, на который Косенкова положила тростниковую салфетку из Вьетнама и поставила кофейные чашечки, сделанные в Саксонии.

— Вы тоже хорошая, Лиза, — сказал Николай Иванович, но, верный своему принципу говорить только правду, добавил: — Я имею в виду внешность.