Юрий Авдеенко - Линия фронта

— Муж в Караганде на преддипломной практике.

— Он тоже педагог?

— Нет. Заканчивает Институт стали.

— Это интересно, — сказал Николай Иванович, лишь бы что-то сказать. Потому что он никогда не интересовался сталью, равно как и чугуном. Но нужно было что-то сказать. Нужно было справиться с огорошившей его новостью. И он, подобно хоккейному вратарю, взял тайм-аут для приведения в порядок амуниции.

Она держала в руке бокал с вином, которое золотилось даже в такой непутевый день, когда дождь стегает море и прибрежную гальку и тучи распустили хвосты, словно индюки перед дракой.

— Мне, например, неинтересно, — сказала Светлана. — Я убеждена, что в жизни есть вещи нужные, очень нужные людям, но неинтересные. И люди просто должны их нести как крест.

— Не понимаю, — признался он.

Она пригубила вино. Улыбнулась:

— Какой букет!

Он тоже выпил вино, но не сказал ничего. Ее глаза смотрели на него доброжелательно и мудро… Мудро, словно она лет на сто была старше его.

— Примеры лежат на поверхности. Допустим, уборщица. Неужели кому-то интересно быть уборщицей?

Вопрос был таким банальным, что Николай Иванович даже зажмурился. Но это был вопрос. Тема для разговора.

— Да, — сказал он. — Уборщица в наши дни — проблема.

— С каждым днем подобных проблем будет все больше и больше. — Глаза у Светланы светились возмущением, точно минуту назад ей предложили эту малопочетную должность.

— Слово за техникой? — умно спросил он.

— Долго ждать, — покачала головой она. — Если бы я была министром, я бы очень серьезно подумала над системой образования. Я бы исходила из того, что у молодых людей нужно развивать полезные наклонности, а не амбицию.

— Иными словами, вы считаете, что аттестат зрелости развивает у молодежи прежде всего амбицию?

— Да, прежде всего… Я студентка четвертого курса литфака. Школу окончила три года назад. Спросите меня, что я помню из школьной программы. Я отвечу — арифметику: сложение, вычитание, умножение, деление. И еще литературу, поскольку это моя специальность… — По натуре она, бесспорно, была запальчивой.

— Ниспровергателем быть легко, — усмехнулся Николай Иванович. Глядел на Светлану с добрым любопытством: раньше представлял ее иной, неспособной на такие разговоры. — Я не вижу рационального зерна в ваших рассуждениях.

Это уже была не фраза. Это была охапка хвороста, брошенная в костер.

— Узкая специализация, — быстро ответила она. — С пятого класса. Один основной предмет, один сопутствующий… Остальные — факультатив… Наука накопила слишком много знаний. Попытка уместить их в голову школьника вызывает прежде всего сумбур. Нужно выявить, к чему лежит сердце у подростка. Пусть будет физика, химия, литература или боевая история родного края… Дедушка мне рассказывал о вашем увлечении… Вот это действительно интересно, это не сталь…

«Сталь тут ни при чем», — хотел сказать он, но не сказал.

И она выпила вино, все сразу, словно произнесла тост.

Он поймал себя на том, что любуется каждым ее движением, и звучанием голоса, и цветом глаз, смутился: неужели любит ее, неужели перед ним сидит его собственная судьба? К ней ли столько лет шел он сюда, в дождливую осень, к этому столику, к спорным, пусть небольшого полета, но искренним мыслям, высказанным просто так…

— Я ни разу не была на перевале, — сказал она. И попросила: — Свезите меня.

— Туда надо идти пешком.

— Хорошо. Я надену кеды.

Кухаркин сегодня был в плаще-болонье, а не в белом костюме, как в тот вечер. Когда он вошел в кафе, Николай Иванович не узнал его. Кухаркин же, наоборот, сразу увидел Николая Ивановича с маленькой ложечкой в руке, поднятой над чашкой кофе. Рука и ложка висели в воздухе, словно были невесомы. И Кухаркин подумал, что учитель истории в мыслях своих сейчас далеко-далеко и от этого кофе, и от этого берега. И время перед ним совсем другое… Кухаркин позавидовал вот такой способности отключаться. И почему-то решил, что это очень хорошо для нервной системы. Надо бы попросить учителя, пусть поделится опытом. На прорабской работе поберечь нервы было бы не грех.

— Здравствуйте, — сказал Кухаркин.

Николай Иванович вздрогнул, уронил ложку. Она плюхнулась в кофе. И коричневые брызги легли на блюдце, на холодный пластик стола. Смутившись окончательно, Николай Иванович едва не опрокинул стул, когда вставал из-за стола.

— Здравствуйте, товарищ Кухаркин.

— Петр Игнатьевич меня зовут, — добродушно сказал Кухаркин и снял плащ.