Юрий Авдеенко - Этот маленький город

Вспомогательный удар нанести с целью обхода Новороссийска и его захвата группой войск в составе двух стрелковых дивизий, трех стрелковых бригад, двух танковых батальонов из района Эриванский. Удар нанести через Абинская с ближайшей задачей захватить Крымская…

Наступление начать не позже 12 января.

Море мутнело от желтой пены, которой линяли волны — не крупные, не величественные, а мелкие, короткие. Они дергались, пятились, лезли друг на друга. И даже дождь, спорый, колючий дождь, не мог остудить их пыла.

Тучи, сгустившиеся у горизонта, хмуро, исподлобья смотрели на бушующее море, на горы, смутно сереющие вдали. Норд-ост жалил холодом. Мокрые ветки обмерзали и звенели под ветром, словно битое стекло.

Несколько тральщиков и транспортных кораблей покачивались у пристаней Туапсинского порта. С берега на дощатые настилы тянулись колонны людей в черных шинелях. Люди взбегали по трапам, исчезали в трюмах бесшумно и быстро.

Когда Любаша ступила с трапа на палубу, старшина второй статьи задел ее плечом. Обернулся и сказал:

— Извините.

— Петр, — сказала Любаша. — Здравствуйте, Петр!

Да, это был он, старшина Самородов из батареи Дмитрия Кораблева.

— Люба! — Самородов удивился. Он, конечно, не ожидал увидеть здесь Любашу.

Они остановились. Но их сразу же стали подталкивать, потому что по трапу поднимались морские пехотинцы, а корабль раскачивался, и трап скрипел и вырывался из-под ног, точно был живой и нестерпимо страдал от тяжести.

— Вы теперь не охотитесь за самолетами? — спросила Любаша.

— Нет, — ответил он.

И пошел вперед. И она пошла за ним.

— А Митя рассказывал, что вы настоящий охотник за самолетами. Что вы их поджидаете и выслеживаете, как настоящий охотник выслеживает дикого зверя. Это верно? Да?

— Насчет зверя, пожалуй, правильно, — согласился Самородов. — А в настоящие охотники старший лейтенант возвел меня исключительно по безмерной доброте своей…

Он пропустил Любашу вперед, и она полезла вниз по узкому крутому трапу. В кубрике было тесно и сильно накурено, но еще было и тепло, а это сейчас казалось самым главным. Они отыскали свободное место, сняли вещевые мешки и сели на них.

— Как вы сюда попали? — спросил Самородов, глядя на нее внимательно.

— Через горком комсомола.

— Я так и думал. Я не про горком… Тогда, когда погибла наша батарея, я подумал, что вы не сможете больше прятаться на Пасеке.

— Мы еще прятались некоторое время… Потом стало холодно, и пришлось вернуться в Туапсе.

— Но ведь сюда вас привел не холод?

— Не знаю.

— Вы пришли добровольно?

— Добровольно.

— Значит, не холод. Не дождь и не ветер…

— Я о другом. Что-то у меня внутри похолодало.

— Это бывает, — согласился Самородов. — Иногда просто так… Иногда от контузии… Я вот, к примеру, на зенитки смотреть теперь не могу. От контузии у меня это. Едва выпросился, чтобы в десантный отряд направили.

Он снял шапку. Волосы у него оказались совсем короткими и стояли торчком, словно иголки у ежика. Любаша поняла, что он совсем еще молодой и глаза у него, как у мальчишки.

— Вам не страшно, Петр? — спросила она участливо и ласково, как мать.

— Что? — не расслышал или не понял он. Скорее всего не понял.

— Не страшно вам?

— Это неважно теперь… Это теперь как тесные сапоги или ботинки. Жмут ли, трут ли, а идти надо. Согласны?

— Согласна.

Он кивнул в знак одобрения. Вынул кисет с махоркой. Кисет был новый, из голубой материи. Белым шелком на нем было вышито: «Слава бойцам Красной Армии!» Такие кисеты присылают из глубокого тыла. Почтальоны приносят посылки — подарки от рабочих заводов, фабрик, колхозников. В посылках шерстяные носки, варежки, кисеты, крепкий домашний табак. И конечно, письма. Немножко одинаковые письма. Но всегда искренние.

— Закурите? — спросил Самородов.

— Давайте. Никогда бы не подумала, что научусь сворачивать самокрутки.

— Война всему научит.

— Я часто про это слышу. Если всему — значит, и ценить, и любить…

— Дорогой ценой только.

— Говорят, после войны люди лучше станут… Вы верите?

— Нет. Не верю, Люба.

— И я не верю. А мне хотелось, чтобы это было так.

— Люди и до войны были хорошие. Едва ли раны, седины, морщины сделают их лучше.

Застонали моторы. И кубрик, качавшийся, как поплавок, задрожал часто и мелко.

— Может, благороднее, — неуверенно предположила Любаша.

Самородов покачал головой:

— Война делает людей несчастнее, Люба. И старше годами, и суровее. Это точно.