Георгий Березко - Знамя на холме (Командир дивизии)

— Уши у него в черных мешочках, — добавил он, обрадовавшись новому заметному признаку.

— В мешочках… Я его достану, — сказала Шура.

Она подумала, что, убивая всех немцев, которых увидит, высоких и низкорослых, усатых и бритых, она доберется до фрица, о котором говорил Степан. Это соображение успокоило ее совесть.

— Достанешь? — недоверчиво спросил Степан.

— Достану.

— Мне командир ваш тоже обещался. Только он фрицев в трубы смотрит, а ты к ним ходишь. Тебе его достать можно…

Степан умолчал о том. что с подобной просьбой он обращался уже ко многим бойцам. Он хитрил, добиваясь того, чтобы каждый действовал наиболее активно, не надеясь на другого.

— А не забоишься? — спросил он.

— Ладно, — сказала Шура. — Говорю — достану…

— Ну да, ты большая… А я вот чего имею, — сказал мальчик, полез в карман и вынул оттуда длинный сверток. Он развернул чистую полотняную тряпочку и показал Шуре нож с волнообразным источившимся лезвием и деревянным черенком. — Вот… острый, — сказал Степан. Подбородок его вздрагивал, и на испуганном лице появилось странное, рассеянное выражение. — Как фрицы опять придут, я им суну… Ей-богу суну.

— И некому тебя взять отсюда? — спросила Шура.

— А кому?.. На деревне только я остался… — Степан завернул нож в тряпочку и положил в карман. — В Песках дядя жил, так теперь там одни головешки, и людей нету… Кругом пропащее царство. В город итти — далеко. Ребята меня подвезти хотели, да, может, и там ничего нету. Рассказывал тут один — фрицы город с самолетов пожгли. Пусто место…

Степан говорил без волнения, как о вещах, хорошо всем известных.

— Я в подпол залезу, как придут, — продолжал он. — Я и хлеба туда натаскал… Может, отсижусь. А то — суну первому… Не веришь?

— Не придут они больше! — почти закричала Шура.

Ей вспомнилось, как еще девочкой вместе с товарищами гоняла она по улицам чужого, приблудшего щенка. Лохматый от худобы, он убегал молча, не оглядываясь, поджав хвост в репьях. Завернув по ограде, пес оказался в тупике и ожидал врагов, прижавшись к плетню. Когда кричавшая толпа приблизилась, он вдруг обернулся к ней, подняв маленькую оскаленную морду. И, не испугавшись щенка, но подивившись силе его отчаяния, дети остановились перед ним, помолчали и разошлись.

— Никогда не придут, — повторила Шура.

— Все вы так говорите, — заметил Степан.

— Ох, господи! Да быть этого не может! — сказала девушка, потрясенная стойкостью мальчишеского неверия. — Не пустим мы фрицев сюда! Голову даю…

Степан вдруг сорвался с места, быстро пополз в дальний угол и, порывшись там, вернулся на четвереньках.

— Возьми себе, — сказал он и положил на колени Шуре женский головной платок в набивных красных и синих розах.

— Не надо! — возмутилась девушка.

— Вот дуреха так дуреха, — удивился Степан.

— Не возьму! — решительно сказала Шура.

— Хороший платок… Совсем как ненадеванный. Я из ямы на огороде вынул. Да и на кой он мне… А ты все-таки девка, — убеждал Степан.

Жизнь, понятная ему и любимая им, прекратилась вместе со смертью матери. Все, происходившее потом — бой, пожары, приход множества людей, кровь и холод, — было естественным следствием этой непоправимой гибели. Мир стал непонятен и страшен, потому что перестала существовать единственная женщина, вносившая стройный порядок во вселенную, известную Степану. Даже дом, в котором было знакомо каждое бревно, каждый угол, скрип половицы, запах в сенях, — стал другим, враждебным, слишком просторным. Предметы, привычные и послушные в руках матери — ведро, топор, скалка, утюг, — налились странной тяжестью и отовсюду угрожали Степану. В первые дни по уходе немцев он трепетал перед всяким новым человеком, переступившим порог. И он задабривал больших, шумных, вооруженных, часто сердитых людей, он готов был отдать им все, чтобы откупиться. Потом Степан несколько отошел. Но ничто уже не имело для него цены и смысла, кроме силы, необходимой для борьбы со злом. И ныне мальчик хотел лишь выразить свою признательность тем, кто эту силу великодушно предоставлял в его распоряжение. Не сожалея и не задумываясь, он дарил взрослым все, что было накоплено здесь долгими годами. Мальчик наделял бойцов отцовским бельем, штопанными носками, подушками, полотенцами — всеми сокровищами, доставшимися ему в наследство.

— Ну, бери, бери, — повторял Степан и, скомкав платок, совал его Шуре в руки.

Поняв вдруг, какой подарок делает ей мальчик, видевший эти розы только на голове матери. Шура сказала: